Ободраны, чернели купола,
Стояла пыль столбом, дрожали стены…
Храм умирал. Вся суть его была
Поругана, разломана и тленна.

Моя бабуля в беленьком платке —
Молодушка с сынишкой семилетним,
Моим отцом, смотрела, как в реке
Храм отражался образом последним,

И падал, как в замедленном кино,
С тяжёлым «Ах!», как с выдохом-рыданьем.
И верила толпа — так суждено,
Так надобно, во имя созиданья —

На этом месте будет «новый храм»,
И назовут его Дворец Советов.
Сквозь грохот взрывов слабое «ура»
Дрожало в тучах мрачного рассвета…

Моя бабуля краешком платка
Слезу смахнула, чтобы сын не видел.
Вдруг чья-то осторожная рука
её коснулась: «Кто тебя обидел?»

Бабуля оглянулась, чуть дыша, —
За нею незнакомка оказалась,
Вся в чёрном. «Кто ты?» — «Я его душа.
Разрушен он, но я жива осталась.

Знай, помни, здесь никто не возведёт
Дворец ли, дом ли, прочее ль строенье.
Земля под всяким камнем поплывёт,
Покуда не свершится искупленье.

Ты не дождёшься, но увидит он —
И женщина на мальчика взглянула —
Как этот Храм под колокольный звон
Из пепла возродится!» Чуть кивнула

И растворилась вдруг в туманной мгле,
С бабулею обнявшись, как с сестрою.
Да, ничего на проклятой земле
Вандалы так и не смогли построить.

А годы мчались. Мне по вечерам
Бабуля сказки долгие вещала
И говорила: «Будет новый Храм.
Его душа мне это обещала.»

Бабуле я не верила тогда.
Но правда через годы поразила —
Москвы-реки зеркальная вода,
Вновь купола златые отразила!