О чём-то шепчут шины
в шоссейной тишине,
и встречные машины
подмигивают мне.
Дождём запорошило
стекло. Лечу во мгле.
Страна почти решила
одну из двух проблем.
О прошлом позабуду,
не возвращусь домой,
сворачивать не буду,
поеду по прямой.
Лачуги да остроги,
стоячая вода.
Нам дороги дороги,
дороги в никуда.
Мне вас бы миновать бы,
но держит колея.
То «скорая», то свадьба…
А где-то между — я.
Господин без совести и чести,
Господин «все средства хороши»,
Вы ко мне с угрозами не лезьте,
Не маните пряником большим.
Я не книжка и не теорема.
Сколько не решай и не листай, —
Не отыщешь куклы из гарема,
Преданной глупышки Гюльчатай.
Вы ошиблись, что ввязались в драку
С той, кто Вам по жизни не знаком.
Бойтесь бэбифейсную собаку,
Что слывёт до старости щенком.
Вы про совесть, помнится, посмели
Молвить «и продажна, и слепа».
Оценить Вы совесть не сумели,
Так не Вам её и покупать.
Совесть не подаришь, не прикупишь
Ни за деньги и ни по любви.
Ведь её, за сколько не уступишь,
Всё равно стократ продешевишь.
Господин без совести и чести,
Господин «все средства хороши»,
Вы шептали жарко «будем вместе»,
Добираясь до моей души.
Что Вы там про душу говорили?
Дескать, это горе от ума?
Но не Вы её мне подарили.
Так не Вам её и отнимать.
Мне надо мало:
глоток вина,
два мадригала,
пять серенад,
три вечных слова,
одно кольцо,
венок еловый,
в слезах лицо.
Мне надо много:
весну весь год,
и путь-дорогу
сквозь небосвод,
и чтобы лживый
умолк кумир,
и все мы живы,
и всюду мир.
«БЫВШИЕ — НЕ ПРОШЛЫЕ.
Бывшие — от слова «быть».
Были они и есть.»
(Ярослав Сухарев)
Бывшая школа — школа.
Бывшие жёны — жёны.
Бывшие чемпионы —
мост навсегда сожжённый.
Ярче, гуще, вкуснее, сочнее
этот мир в зазеркалье пруда.
А реальность скучней и бледнее.
Так всегда.
Был самый длинный день. Предвыпускной.
А ночь была короткой, где-то белой.
Надежда шла зелёною стеной,
И всё под летним солнцем жить хотело.
Все были живы — люди и земля —
Любовью и своей великой верой
В надёжный мир под звёздами Кремля.
Июнь. Двадцать второе. Сорок первый.
Предвижу град камней в свой огород,
Что ж, детка, критикуй, hasta la vista,
Но как-то всё у нас наоборот
С профессией древнейшей журналиста.
Казалось бы, сначала изучи
Вопрос, проблему, тему досконально,
А уж потом статью свою строчи
С претензией, что выйдет гениально.
Но нет, они берутся рассуждать
О том, чего совсем не понимают,
И это публикуют, вот беда,
И бредням их читатели внимают.
Когда о школе пишет педагог,
О медицине врач, солдат о войнах,
Верны их мысли, не абсурден слог,
И нет эмоций лишних, непристойных.
Пиши о том, что знаешь, от души,
Не для скандала, не для гонорара.
А лучше, если можешь, не пиши.
Совет достойный, хоть и очень старый.
Отгулян отпуск. Снова отделений
И лестниц с коридорами пейзаж,
И к вечеру слегка гудят колени,
И не к лицу вечерний макияж.
Наутро боли в мышцах икроножных,
И, чтобы оказаться на ногах
И сделать шаг, порою очень сложно
Бывает обойтись без «ох» и «ах».
Нет, старость, забодай тебя чахотка,
Так скоро не дождёшься! Пропусти!
Вновь каблучки, вновь лёгкая походка,
И, со спины, не больше тридцати.
Путь великой державы не прям и не светел,
Стёрты посохи. Ноги в крови и в пыли.
Где жестокая власть, там, Конфуций заметил,
Неизбежно озлоблен народ и труслив.
Нет правителей вечных. Спеши оглянуться,
Сам поймёшь, кто был славен, а кто был урод.
Там, где мудрая власть, отмечает Конфуций,
Простодушно-беспечен и счастлив народ.
У моих соплеменников мрачные лица,
Нет ни добрых улыбок, ни света в глазах.
Испытание свыше — в России родиться
И крещенье принять в её чистых слезах,
Чтоб поверить — добро побеждает по жизни,
Чтоб поверить во власть с человечьим лицом.
Дело здесь не в наивности, не в фанатизме, —
В вечной мудрости сказок с хорошим концом.
Барселона ли… Прага ли…
Лондон ли… Рим ли… Париж ли…
В Подмосковье оврагами,
бродишь ты, кушаешь вишни.
Здесь края заповедные,
пущи как райские кущи,
здесь слова безответные
тонут в ушах вездесущих.
Наплескавшись озёрами,
на мураве отдохнувший,
обещаньями скорыми,
узел судьбы затянувший,
предвкушеньем охваченный,
лучшие годы проспавший,
чудесами потраченный
и нафталином пропахший,
по европам напрыгавшись,
ленью, как пылью, покрытый,
шепчешь пойманной рыбушке:
«Милая, мне бы корыто!..»
Мужчины, говорят, мельчают.
Не в смысле роста. Рост красивый.
Но дух слабеет. И крепчает
Инфантилизм самолюбивый.
Великовозрастные дети.
Изнеженные. Никакие.
Их жизнелюбие — как петтинг.
Ответственность — не их стихия,
В них лень живёт и вероломство.
Но было времечко иное:
Был для жены и для потомства
Муж твердокаменной стеною.
Свидетельствую. Я застала
Мужчин великих поколенье.
Отцы и деды, вас не стало.
Весь род мужской охвачен тленьем.
С печалью признаюсь себе я —
В потомках гены ваши сгнили.
Теперь бьют тех, кто послабее,
Галантность хамством заменили.
Нет больше смелых, безрассудных.
Любых решений избегают.
Чтобы жилось не слишком трудно,
От собственных детей сбегают.
И логике они не братья,
И мысль для них — стезя чужая.
То щеголяют в женском платье,
То грубо женщин унижают.
При этом кормятся охотно
Из женских рук усталых, слабых…
Мужчины, если вам угодно,
Вот правда: вы, простите, бабы.
А мы — мы справимся. Привыкли.
Пока вы лгали нам пространно,
Мы выживали. И проникли
В ваш мир мужской. Пустой и странный.
Там образ женщины теснится
В мечтах взлелеянный, кургузый —
Домохозяйка, мать, блудница,
Кормилица семьи и муза.
Мне соответствовать не сложно
Всем ипостасям идеала.
Вопрос — зачем? А впрочем, можно,
Чтоб чья-то жизнь полнее стала.
Мужчин как слабый пол, как странность,
Воспринимать отныне буду,
Смиряться, не роптать на данность
И не рассчитывать на чудо.
После солнца волосы — пакля.
Глянь, асфальт блестит, что сабля твоя.
И опять по капле, по капле
Я раба из себя выдавливаю.
Это больно. Так есть. Так было.
Раб выходит с кровью, сквозь гной и злость.
Не судить, не думать «вы быдло» —
Вот, что мне труднее всего далось…
Солнечный понедельник 
предотпускной недели…
Где-то мы, в самом деле,
что-то недоглядели,
что-то не рассчитали,
что-то не прочитали…
Может, умнее стали…
Может, чуть-чуть устали…
Что-то уж слишком гладкой
стала дорожка наша.
Кормят нас тёплой, сладкой,
липкою манной кашей.
Столько нам насулили…
Можно ли положиться?
В уши елей залили,
аж голова кружится!
Человеку свойственно ошибаться.
Каждый это знает. Но тяжело
Каяться в ошибках и признаваться:
«Был не прав, простите», склонив чело.
Человеку свойственно…Что, скажите?
В чём мы одинаковы, как один?
Для чего нам правила общежитий —
«Не убей», «уверуй», «не укради»?
Человеку свойственно… покопаться
В наших свойствах-качествах видовых.
Человеку свойственно ошибаться.
Ошибаясь, я обозначу их, —
Качества и свойства, что век за веком,
Не меняясь, сколько не размышляй,
Человека делают человеком,
Не потехи ради, но пользы для.
Не затем, чтоб наше предназначенье
Осознать, как правило бытия,
А затем, чтоб чувствовать снисхожденье,
К тем, кто также смертен и слаб, как я.
Человеку свойственно наслаждаться,
Лгать, желать чужое, переедать,
Человеку свойственно плакать, драться,
Клясться, забываться и забывать.
Человеку свойственно преклоняться,
Сотворять кумиров и им служить.
Человеку свойственно не меняться
И ни в грош не ставить чужую жизнь.
Человеку свойственно много думать,
Свойственно не думать, но говорить,
Свойственно смеяться и быть угрюмым,
Свойственно влюбляться и не любить.
Свойственно грешить, нарушая разом
Все законы, правила и права,
Свойственно рассматривать зорким глазом
Как чиста небесная синева.
Человеку свойственно в чудо верить,
Свойственно бороться и побеждать,
Свойственно судить, и аршином мерить
Всех одним, всегда или никогда.
Свойственно быть жертвенным и гонимым,
Свойственно быть смертным и жизнь любить,
Человеку свойственно быть любимым
И за все ошибки прощённым быть.
Безбровая красавица сидит
На фоне итальянского пейзажа
И на меня насмешливо глядит
Через года, через эпохи даже.
Глядит, как будто знает про меня
То, что ещё самой мне неизвестно,
Как будто жизнь — мышиная возня
Перед её улыбкой бестелесной.
Её незамутнённое чело
Не знает удивления и гнева,
Ей ведомо, что было и прошло,
Что будет и пройдёт под этим небом.
Через неё со мною говорит
И приобщает к тайнам вечных знаний
Её творец. В ней свет его горит,
Свет завтрашних моих воспоминаний.
И вся она спокойна и легка.
Лишь имя, шёпот многих поколений,
Соединяет нас через века,
Как солнца луч, продёрнутый сквозь время.
Двое изгиляются друг пред другом —
Силой похваляются, скачут кругом:
— Ты так не посмеешь, как я умею!
— Я зато умею ещё страшнее!
Оба распаляются не на шутку,
Вертятся, кривляются — видеть жутко!
Образ свой коверкают, кто как может…
…
Дошколята зеркалу строят рожи.
Ты уж определись,
гордый ты или нищий.
Либо своим делись
хлебом, дерзай умищем,
либо суму возьми,
и преклони колени.
Молча ладонь тяни —
дайте, мол, люди, денег.
Ноги натёр в пути?
Нищенство не по вкусу?
Ты же блажен почти,
если по Иисусу.
Что, тяжела сума?
Хлебушек слишком твёрдый?
Дай, я решу сама —
нищий ты или гордый.
Как бы это… иносказательно…
чтоб вы крылышки-то расправили…
В общем так, я весьма признательна
людям, что мною в жизни правили.
Первым делом — моим родителям,
педагогам моим и тренерам,
всем научным руководителям,
мужу, свёкру, пространству, времени.
Главврачу благодарна первому —
человеку очень достойному,
чести, совести, долгу верному.
А потом явились отстойные…
Им, начальникам-осторожникам,
не махать боевыми шашками, —
как царапины подорожником,
облепили себя бумажками.
Удивляться вам не устану я —
как во власть и с такими нервами?
Если были бы капитанами,
корабли покидали б первыми…
Если были бы полководцами,
путь врага усыпали б розами…
Как же быть с такими уродцами
нам солдатами да матросами?
Зря кичитесь властью и силою.
Знаем вас — лишь небо нахмурится,
не орлы вы, нет, мои милые,
воробьи да мокрые курицы!
Раз шагнули в пропасть бездонную —
позабудьте об осторожности.
Власть — ответственность многотонная
на один килограмм возможностей.
Свежесть загара.
Волосы, кожи светлей.
Девочка-лето.
Трудной походкой
Мудрость несёт в никуда
Женщина-старость.
Сердцем упругим
Любит всех женщин Земли
Паж Керубино.
Пориста кожа
Жадной до жизни чужой
Женщины-губки.
Легче, чем ветер,
Гладит Он кудри мои
Сильной рукою.
Смотрит, прищурясь,
Губы кусая свои,
Женщина-зависть.
Белые руки.
Стираный белый халат.
Доктор. Подруга.
Слов перезвоны.
Высокомерный дурак.
Просто мужчина.
Высохли слёзы
Солью на впалых щеках.
Вдовье смиренье.
В медленном вальсе
Движутся к краю Земли
Пары седые.
Она живёт в местечке Кадрие,
Ей скоро пятьдесят. В одеждах чёрных
Она вершит безгрешно житие,
Торгует в лавке и глядит покорно.
Она не покидает свой удел,
Всю жизнь при муже. Повзрослели дети.
Она в кругу своих нелёгких дел,
Смиренней и добрее всех на свете.
С улыбкой в чёрно-бархатных глазах,
Очерченных усталости тенями,
Приветствует на разных языках
Клиентов, называя их гостями.
Нам говорит: «Увы, мой русский плох,
Английский и французский посвободней,
Хорош немецкий. С русским тяжело,
Но выучу. Он нужен мне сегодня.»
«А где Вы изучали языки?» —
«Немножко в школе, больше в Интернете.»
Глаза печальны, а шаги легки…
«Нет, не была нигде.» Нигде на свете!
Америку, Европу, острова
Глаза её ни разу не видали,
Её разноязыкие слова
Лишь в этой тесной лавочке звучали,
Где кофе, сувениры, дивный чай,
Лукум с халвою и другие сласти…
И грусть, что промелькнула невзначай,
Опять сменилась тихим светом счастья.