Что за кошмары порою
чертит фантазий перо? —
Цирк. На арене трое:
Кукла, Медведь и Пьеро.
Вместо арены круглой
чёрный, как смоль, квадрат,
в розовой шляпке куклы
Три вороных пера.
Жирный медведь бросает
яблок гнилых ведро
на пол. И вдруг кусает
в белый живот Пьеро.
Капли, как сок из клюквы
падают. А потом
громко хохочет Кукла
красным беззубым ртом.
:)))))))
… где майдан, а где площадь,
снаряды рассудят в момент,
разрывая на части
пока ещё тёплое тело…
и, как мёртвая лошадь,
огромный лежит континент…
и вчерашнее счастье
кровавой росой пропотело…
… расскажи мне, Украйна,
кто раны залижет твои,
как, дрожа на краю,
ты последние клятвы нарушишь…
будут песни бескрайны,
и будут звенеть соловьи,
отпевая твою
золотисто-небесную душу.
Мы не грустим. Мы бурю переждём
Спокойно, потому что понимаем, —
Жива листва, промытая дождём,
Крепка, ярка и чисто пахнет маем!
Скоро море. Предчувствие нежит
Сладким сном о солёной волне.
Знаю, море скучает по мне же,
Прикоснуться мечтает ко мне…
И, вступая в прохладную воду,
Как котёнка волну теребя,
Всё забуду: Москву, непогоду,
Дом, работу… Но нет, не тебя.
Я дрожу от ласки,
как от страшной сказки,
и не замечаю,
что часов не чаю…
Словно малолетка,
в голубых балетках,
по снегам, по травам,
по словам неправым,
по пустым причалам,
по твоим печалям
побегу и сгину…
И остыну.
Критиковать мне не резон
Твой мир извне.
Слегка завален горизонт,
А так — вполне.
Ты в чём-то импрессионист.
Ты — человек,
По лестнице, идущей вниз,
Бегущий вверх.
Мужчины, говорят, мельчают.
Не в смысле роста. Рост красивый.
Но дух слабеет. И крепчает
Инфантилизм самолюбивый.
Великовозрастные дети.
Изнеженные. Никакие.
Их жизнелюбие — как петтинг.
Ответственность — не их стихия,
В них лень живёт и вероломство.
Но было времечко иное:
Был для жены и для потомства
Муж твердокаменной стеною.
Свидетельствую. Я застала
Мужчин великих поколенье.
Отцы и деды, вас не стало.
Весь род мужской охвачен тленьем.
С печалью признаюсь себе я —
В потомках гены ваши сгнили.
Теперь бьют тех, кто послабее,
Галантность хамством заменили.
Нет больше смелых, безрассудных.
Любых решений избегают.
Чтобы жилось не слишком трудно,
От собственных детей сбегают.
И логике они не братья,
И мысль для них — стезя чужая.
То щеголяют в женском платье,
То грубо женщин унижают.
При этом кормятся охотно
Из женских рук усталых, слабых…
Мужчины, если вам угодно,
Вот правда: вы, простите, бабы.
А мы — мы справимся. Привыкли.
Пока вы лгали нам пространно,
Мы выживали. И проникли
В ваш мир мужской. Пустой и странный.
Там образ женщины теснится
В мечтах взлелеянный, кургузый —
Домохозяйка, мать, блудница,
Кормилица семьи и муза.
Мне соответствовать не сложно
Всем ипостасям идеала.
Вопрос — зачем? А впрочем, можно,
Чтоб чья-то жизнь полнее стала.
Мужчин как слабый пол, как странность,
Воспринимать отныне буду,
Смиряться, не роптать на данность
И не рассчитывать на чудо.
Этот мир желаниям подчинён.
Здесь давно не помнят своих имён.
Здесь картины Босха и Гойи сон —
Мракобесье масок, игра персон.
Кто живёт, как дышит, поймёт с трудом,
Что давно безгрешен и свят Содом,
Что царит и правит Парад Планет,
Что законы есть, а запретов нет.
Есть свобода — рушить привычный мир.
Здесь на место Бога взошёл Кумир,
Здесь хирург-обманщик ваяет бюст…
Здесь хохочет мальчик Кончита Вурст.
Предчувствие — оно не приговор.
Оно — защита от того, что будет,
но может не случиться…
Как-то так.
Уж вечер. Не слишком жарко.
Пустует вольер медвежий.
И, вроде бы, чисто в парке.
И воздух почти что свежий.
И, как бы, вокруг спокойно,
Но жутко, как перед бурей,
Как в доме, где спит покойник
И мёртвые брови хмурит.
После солнца волосы — пакля.
Глянь, асфальт блестит, что сабля твоя.
И опять по капле, по капле
Я раба из себя выдавливаю.
Это больно. Так есть. Так было.
Раб выходит с кровью, сквозь гной и злость.
Не судить, не думать «вы быдло» —
Вот, что мне труднее всего далось…
Солнечный понедельник 
предотпускной недели…
Где-то мы, в самом деле,
что-то недоглядели,
что-то не рассчитали,
что-то не прочитали…
Может, умнее стали…
Может, чуть-чуть устали…
Что-то уж слишком гладкой
стала дорожка наша.
Кормят нас тёплой, сладкой,
липкою манной кашей.
Столько нам насулили…
Можно ли положиться?
В уши елей залили,
аж голова кружится!
Начитавшись тыр-
нета,
Важную скажу
фразу:
Мелочей у нас
нету.
Надо всё решать.
Сразу.
Не бросать в лесу
спички,
Бедным отдавать
сдачу,
Ездить на элект-
ричке,
А не на авто
к даче.
Чтоб считаться ге-
роем,
Надо поменять
вкусы,
Мельницы вокруг
строить
И сортировать
мусор.
Кто бы подсказал
мне бы,
Под каким ходить
флагом,
Чтобы не коптить
небо
Спреем, для волос
лаком.
Больше я не ем
мяса.
Не хочу носить
шубу.
Да, у нас не пам-
пасы,
И могу я дать
дуба.
Но зато любой
скажет,
Дескать, вот пример
детям!
Так сумел бы не
каждый,
Кто пасётся в тыр-
нете!
Человеку свойственно ошибаться.
Каждый это знает. Но тяжело
Каяться в ошибках и признаваться:
«Был не прав, простите», склонив чело.
Человеку свойственно…Что, скажите?
В чём мы одинаковы, как один?
Для чего нам правила общежитий —
«Не убей», «уверуй», «не укради»?
Человеку свойственно… покопаться
В наших свойствах-качествах видовых.
Человеку свойственно ошибаться.
Ошибаясь, я обозначу их, —
Качества и свойства, что век за веком,
Не меняясь, сколько не размышляй,
Человека делают человеком,
Не потехи ради, но пользы для.
Не затем, чтоб наше предназначенье
Осознать, как правило бытия,
А затем, чтоб чувствовать снисхожденье,
К тем, кто также смертен и слаб, как я.
Человеку свойственно наслаждаться,
Лгать, желать чужое, переедать,
Человеку свойственно плакать, драться,
Клясться, забываться и забывать.
Человеку свойственно преклоняться,
Сотворять кумиров и им служить.
Человеку свойственно не меняться
И ни в грош не ставить чужую жизнь.
Человеку свойственно много думать,
Свойственно не думать, но говорить,
Свойственно смеяться и быть угрюмым,
Свойственно влюбляться и не любить.
Свойственно грешить, нарушая разом
Все законы, правила и права,
Свойственно рассматривать зорким глазом
Как чиста небесная синева.
Человеку свойственно в чудо верить,
Свойственно бороться и побеждать,
Свойственно судить, и аршином мерить
Всех одним, всегда или никогда.
Свойственно быть жертвенным и гонимым,
Свойственно быть смертным и жизнь любить,
Человеку свойственно быть любимым
И за все ошибки прощённым быть.
Безбровая красавица сидит
На фоне итальянского пейзажа
И на меня насмешливо глядит
Через года, через эпохи даже.
Глядит, как будто знает про меня
То, что ещё самой мне неизвестно,
Как будто жизнь — мышиная возня
Перед её улыбкой бестелесной.
Её незамутнённое чело
Не знает удивления и гнева,
Ей ведомо, что было и прошло,
Что будет и пройдёт под этим небом.
Через неё со мною говорит
И приобщает к тайнам вечных знаний
Её творец. В ней свет его горит,
Свет завтрашних моих воспоминаний.
И вся она спокойна и легка.
Лишь имя, шёпот многих поколений,
Соединяет нас через века,
Как солнца луч, продёрнутый сквозь время.
Врачи поймут меня, это факт.
Бывают такие моменты,
Когда вдруг что-то пошло не так
У Вашего пациента.
Он был стабилен ещё вчера,
И все было под контролем,
Но стало хуже ему с утра,
Допустим, возникли боли.
Собрав всю волю свою в кулак,
Вы действуете. И всё же,
Вас гложет мысль — Что же, что не так?
Ну в чём я ошибся, Боже?
Поняв, что сделал ты всё, что мог
И больше сделать не в силах,
Со злостью думаешь — я не бог!
Сквозь слёзы думаешь — я не бог…
Смиренно думаешь — я не бог.
А с вами такое было?
Двое изгиляются друг пред другом —
Силой похваляются, скачут кругом:
— Ты так не посмеешь, как я умею!
— Я зато умею ещё страшнее!
Оба распаляются не на шутку,
Вертятся, кривляются — видеть жутко!
Образ свой коверкают, кто как может…
…
Дошколята зеркалу строят рожи.
Ты уж определись,
гордый ты или нищий.
Либо своим делись
хлебом, дерзай умищем,
либо суму возьми,
и преклони колени.
Молча ладонь тяни —
дайте, мол, люди, денег.
Ноги натёр в пути?
Нищенство не по вкусу?
Ты же блажен почти,
если по Иисусу.
Что, тяжела сума?
Хлебушек слишком твёрдый?
Дай, я решу сама —
нищий ты или гордый.
Как бы это… иносказательно…
чтоб вы крылышки-то расправили…
В общем так, я весьма признательна
людям, что мною в жизни правили.
Первым делом — моим родителям,
педагогам моим и тренерам,
всем научным руководителям,
мужу, свёкру, пространству, времени.
Главврачу благодарна первому —
человеку очень достойному,
чести, совести, долгу верному.
А потом явились отстойные…
Им, начальникам-осторожникам,
не махать боевыми шашками, —
как царапины подорожником,
облепили себя бумажками.
Удивляться вам не устану я —
как во власть и с такими нервами?
Если были бы капитанами,
корабли покидали б первыми…
Если были бы полководцами,
путь врага усыпали б розами…
Как же быть с такими уродцами
нам солдатами да матросами?
Зря кичитесь властью и силою.
Знаем вас — лишь небо нахмурится,
не орлы вы, нет, мои милые,
воробьи да мокрые курицы!
Раз шагнули в пропасть бездонную —
позабудьте об осторожности.
Власть — ответственность многотонная
на один килограмм возможностей.
Свежесть загара.
Волосы, кожи светлей.
Девочка-лето.
Трудной походкой
Мудрость несёт в никуда
Женщина-старость.
Сердцем упругим
Любит всех женщин Земли
Паж Керубино.
Пориста кожа
Жадной до жизни чужой
Женщины-губки.
Легче, чем ветер,
Гладит Он кудри мои
Сильной рукою.
Смотрит, прищурясь,
Губы кусая свои,
Женщина-зависть.
Белые руки.
Стираный белый халат.
Доктор. Подруга.
Слов перезвоны.
Высокомерный дурак.
Просто мужчина.
Высохли слёзы
Солью на впалых щеках.
Вдовье смиренье.
В медленном вальсе
Движутся к краю Земли
Пары седые.
Она живёт в местечке Кадрие,
Ей скоро пятьдесят. В одеждах чёрных
Она вершит безгрешно житие,
Торгует в лавке и глядит покорно.
Она не покидает свой удел,
Всю жизнь при муже. Повзрослели дети.
Она в кругу своих нелёгких дел,
Смиренней и добрее всех на свете.
С улыбкой в чёрно-бархатных глазах,
Очерченных усталости тенями,
Приветствует на разных языках
Клиентов, называя их гостями.
Нам говорит: «Увы, мой русский плох,
Английский и французский посвободней,
Хорош немецкий. С русским тяжело,
Но выучу. Он нужен мне сегодня.»
«А где Вы изучали языки?» —
«Немножко в школе, больше в Интернете.»
Глаза печальны, а шаги легки…
«Нет, не была нигде.» Нигде на свете!
Америку, Европу, острова
Глаза её ни разу не видали,
Её разноязыкие слова
Лишь в этой тесной лавочке звучали,
Где кофе, сувениры, дивный чай,
Лукум с халвою и другие сласти…
И грусть, что промелькнула невзначай,
Опять сменилась тихим светом счастья.