Шестнадцатого века
изысканный лубок:
десницу к человеку
Всесильный тянет Бог,
Но человек ленивый
Надежды обманул —
Творцу, с усильем мнимым,
Свой палец протянул,
И руки не сомкнулись,
И тьмой проникся свет,
И ангелы заснули
На миллионы лет,
И замыслы угасли,
Забытые Творцом.
От нас ли, не от нас ли
Он отвернул лицо…
Да мы и не заметим,
Как было уж не раз,
Что Бога нет на свете,
Что он покинул нас.
Тебе ведь нету дела
До Бога, человек.
Сикстинская капелла.
Наш двадцать первый век.
Просыпайся, ну же, просыпайся!
Уж под солнцем тает выходной!
Завтрак твой собаки съели, кайся,
Сон ночной твой перетёк в дневной.
Я обед сварила. Прочитала
Два гайдлайна, несколько статей,
Тезисы доклада я сверстала
И слайд-шоу к лекции своей.
Наконец-то, милый, ты проснулся!
Говори мне нежные слова!
Мы пойдём гулять? — Он улыбнулся,
Борщ доел, котлетку… потянулся…
И зевнул. И снова лёг в кровать.
Ни в чём вы не повинны.
Заткнувши уши ватой,
Мир рушили,
А тех, кто говорил вам:
«Не так, не так, ребята!», —
Не слушали.
Вы, главное, поверьте,
Их бьют, но не стреляют,
Так, вроде бы.
Их только после смерти
Святыми объявляют.
Юродивых.
Прекрасен мир. Пожалуй, человек
его не портит. Даже украшает.
Порой. Он строит замки на траве
и на песке державы возвышает.
Наивный, смертный, временный, живёт,
как будто он всесильный, бесконечный,
детей рожает, яблоки жуёт,
грешит, свой путь верша недолговечный.
Однажды (это так знакомо мне!)
осознаёт: я смертный, но счастливый.
Прекрасен мир. И вкус его в вине,
в раскаяньи и в горькой жажде пива.
О чём-то шепчут шины
в шоссейной тишине,
и встречные машины
подмигивают мне.
Дождём запорошило
стекло. Лечу во мгле.
Страна почти решила
одну из двух проблем.
О прошлом позабуду,
не возвращусь домой,
сворачивать не буду,
поеду по прямой.
Лачуги да остроги,
стоячая вода.
Нам дороги дороги,
дороги в никуда.
Мне вас бы миновать бы,
но держит колея.
То «скорая», то свадьба…
А где-то между — я.
Господин без совести и чести,
Господин «все средства хороши»,
Вы ко мне с угрозами не лезьте,
Не маните пряником большим.
Я не книжка и не теорема.
Сколько не решай и не листай, —
Не отыщешь куклы из гарема,
Преданной глупышки Гюльчатай.
Вы ошиблись, что ввязались в драку
С той, кто Вам по жизни не знаком.
Бойтесь бэбифейсную собаку,
Что слывёт до старости щенком.
Вы про совесть, помнится, посмели
Молвить «и продажна, и слепа».
Оценить Вы совесть не сумели,
Так не Вам её и покупать.
Совесть не подаришь, не прикупишь
Ни за деньги и ни по любви.
Ведь её, за сколько не уступишь,
Всё равно стократ продешевишь.
Господин без совести и чести,
Господин «все средства хороши»,
Вы шептали жарко «будем вместе»,
Добираясь до моей души.
Что Вы там про душу говорили?
Дескать, это горе от ума?
Но не Вы её мне подарили.
Так не Вам её и отнимать.
Ярче, гуще, вкуснее, сочнее
этот мир в зазеркалье пруда.
А реальность скучней и бледнее.
Так всегда.
Был самый длинный день. Предвыпускной.
А ночь была короткой, где-то белой.
Надежда шла зелёною стеной,
И всё под летним солнцем жить хотело.
Все были живы — люди и земля —
Любовью и своей великой верой
В надёжный мир под звёздами Кремля.
Июнь. Двадцать второе. Сорок первый.
Предвижу град камней в свой огород,
Что ж, детка, критикуй, hasta la vista,
Но как-то всё у нас наоборот
С профессией древнейшей журналиста.
Казалось бы, сначала изучи
Вопрос, проблему, тему досконально,
А уж потом статью свою строчи
С претензией, что выйдет гениально.
Но нет, они берутся рассуждать
О том, чего совсем не понимают,
И это публикуют, вот беда,
И бредням их читатели внимают.
Когда о школе пишет педагог,
О медицине врач, солдат о войнах,
Верны их мысли, не абсурден слог,
И нет эмоций лишних, непристойных.
Пиши о том, что знаешь, от души,
Не для скандала, не для гонорара.
А лучше, если можешь, не пиши.
Совет достойный, хоть и очень старый.
Путь великой державы не прям и не светел,
Стёрты посохи. Ноги в крови и в пыли.
Где жестокая власть, там, Конфуций заметил,
Неизбежно озлоблен народ и труслив.
Нет правителей вечных. Спеши оглянуться,
Сам поймёшь, кто был славен, а кто был урод.
Там, где мудрая власть, отмечает Конфуций,
Простодушно-беспечен и счастлив народ.
У моих соплеменников мрачные лица,
Нет ни добрых улыбок, ни света в глазах.
Испытание свыше — в России родиться
И крещенье принять в её чистых слезах,
Чтоб поверить — добро побеждает по жизни,
Чтоб поверить во власть с человечьим лицом.
Дело здесь не в наивности, не в фанатизме, —
В вечной мудрости сказок с хорошим концом.
Три часа мы высоко над миром
плыли из Москвы в чужое небо.
Три часа сидели дети смирно,
пили сок, жевали гречку с хлебом.
Я в иллюминатор, как обычно,
пялилась. Казался путь не длинным.
Вдруг на полпути так непривычно
дрогнула душа. Над Украиной.
Облака развеялись местами.
Мы летели над землёю сонной,
По-над крокодильими хвостами
От чужих следов инверсионных.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Мне приносят то те, то другие
Угощений медовых на блюдце.
Но на мёд у меня аллергия,
Да такая, что можно загнуться.
Золотятся медовые капли
Ваших слов, мне знакомых до донца.
Я — в болоте стоящая цапля.
Я снегурка на гибельном солнце.
Незнакомые мне человеки,
Слишком сладко внимание ваше.
Не сулите медовые реки
Той, кому они — смертная чаша.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Уж неделю брожу по Адоре я,
Над Адорой плывут облака,
И исхоженная территория
Надоесть мне не может никак.
Между пальм прогуляюсь до моря я.
Утопают дорожки в цветах.
Ах, волшебное царство, Адория,
Заповедный приют черепах!
Я живу твоей жизнью нескорою.
Пой мне птица, и море играй!
Если мир бы весь стал бы Адорою,
На Земле приключился бы рай.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Сладкий полуденный зной.
Пляжных песков миражи.
Пальмы перо надо мной
Лапой паучьей дрожит.
Радуйся каждому дню.
Будет ли завтра ещё?
Ласково лижет ступню
Тёплой волны язычок…
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Полнолуние. Пальмы. Безветренно-тёплая ночь.
Дискотеки далёкой, как сердце стучащие, ритмы.
Вот на глади бассейна моё отраженье точь-в-точь,
Но порог зазеркалья острей и опаснее бритвы.
Вот на бархате неба дрожащие точечки звёзд,
Чей божественный свет достигает Земли так нескоро…
И притихшие пальмы во сне набирают свой рост,
Чтобы завтра опять разметать облака над Адорой.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Контур гор, над которым алеет закат,
И в чистейшем вечернем эфире
Самолётов кометы над нами летят,
Словно пули в замедленном тире…
Розовеют следы в голубых небесах,
Исчезая мгновенно куда-то…
На песочных и солнечных наших часах
Приближается отпуск к закату.
… где майдан, а где площадь,
снаряды рассудят в момент,
разрывая на части
пока ещё тёплое тело…
и, как мёртвая лошадь,
огромный лежит континент…
и вчерашнее счастье
кровавой росой пропотело…
… расскажи мне, Украйна,
кто раны залижет твои,
как, дрожа на краю,
ты последние клятвы нарушишь…
будут песни бескрайны,
и будут звенеть соловьи,
отпевая твою
золотисто-небесную душу.
Мужчины, говорят, мельчают.
Не в смысле роста. Рост красивый.
Но дух слабеет. И крепчает
Инфантилизм самолюбивый.
Великовозрастные дети.
Изнеженные. Никакие.
Их жизнелюбие — как петтинг.
Ответственность — не их стихия,
В них лень живёт и вероломство.
Но было времечко иное:
Был для жены и для потомства
Муж твердокаменной стеною.
Свидетельствую. Я застала
Мужчин великих поколенье.
Отцы и деды, вас не стало.
Весь род мужской охвачен тленьем.
С печалью признаюсь себе я —
В потомках гены ваши сгнили.
Теперь бьют тех, кто послабее,
Галантность хамством заменили.
Нет больше смелых, безрассудных.
Любых решений избегают.
Чтобы жилось не слишком трудно,
От собственных детей сбегают.
И логике они не братья,
И мысль для них — стезя чужая.
То щеголяют в женском платье,
То грубо женщин унижают.
При этом кормятся охотно
Из женских рук усталых, слабых…
Мужчины, если вам угодно,
Вот правда: вы, простите, бабы.
А мы — мы справимся. Привыкли.
Пока вы лгали нам пространно,
Мы выживали. И проникли
В ваш мир мужской. Пустой и странный.
Там образ женщины теснится
В мечтах взлелеянный, кургузый —
Домохозяйка, мать, блудница,
Кормилица семьи и муза.
Мне соответствовать не сложно
Всем ипостасям идеала.
Вопрос — зачем? А впрочем, можно,
Чтоб чья-то жизнь полнее стала.
Мужчин как слабый пол, как странность,
Воспринимать отныне буду,
Смиряться, не роптать на данность
И не рассчитывать на чудо.
Этот мир желаниям подчинён.
Здесь давно не помнят своих имён.
Здесь картины Босха и Гойи сон —
Мракобесье масок, игра персон.
Кто живёт, как дышит, поймёт с трудом,
Что давно безгрешен и свят Содом,
Что царит и правит Парад Планет,
Что законы есть, а запретов нет.
Есть свобода — рушить привычный мир.
Здесь на место Бога взошёл Кумир,
Здесь хирург-обманщик ваяет бюст…
Здесь хохочет мальчик Кончита Вурст.
Предчувствие — оно не приговор.
Оно — защита от того, что будет,
но может не случиться…
Как-то так.
Уж вечер. Не слишком жарко.
Пустует вольер медвежий.
И, вроде бы, чисто в парке.
И воздух почти что свежий.
И, как бы, вокруг спокойно,
Но жутко, как перед бурей,
Как в доме, где спит покойник
И мёртвые брови хмурит.
Безбровая красавица сидит
На фоне итальянского пейзажа
И на меня насмешливо глядит
Через года, через эпохи даже.
Глядит, как будто знает про меня
То, что ещё самой мне неизвестно,
Как будто жизнь — мышиная возня
Перед её улыбкой бестелесной.
Её незамутнённое чело
Не знает удивления и гнева,
Ей ведомо, что было и прошло,
Что будет и пройдёт под этим небом.
Через неё со мною говорит
И приобщает к тайнам вечных знаний
Её творец. В ней свет его горит,
Свет завтрашних моих воспоминаний.
И вся она спокойна и легка.
Лишь имя, шёпот многих поколений,
Соединяет нас через века,
Как солнца луч, продёрнутый сквозь время.
Свежесть загара.
Волосы, кожи светлей.
Девочка-лето.
Трудной походкой
Мудрость несёт в никуда
Женщина-старость.
Сердцем упругим
Любит всех женщин Земли
Паж Керубино.
Пориста кожа
Жадной до жизни чужой
Женщины-губки.
Легче, чем ветер,
Гладит Он кудри мои
Сильной рукою.
Смотрит, прищурясь,
Губы кусая свои,
Женщина-зависть.
Белые руки.
Стираный белый халат.
Доктор. Подруга.
Слов перезвоны.
Высокомерный дурак.
Просто мужчина.
Высохли слёзы
Солью на впалых щеках.
Вдовье смиренье.
В медленном вальсе
Движутся к краю Земли
Пары седые.
Она живёт в местечке Кадрие,
Ей скоро пятьдесят. В одеждах чёрных
Она вершит безгрешно житие,
Торгует в лавке и глядит покорно.
Она не покидает свой удел,
Всю жизнь при муже. Повзрослели дети.
Она в кругу своих нелёгких дел,
Смиренней и добрее всех на свете.
С улыбкой в чёрно-бархатных глазах,
Очерченных усталости тенями,
Приветствует на разных языках
Клиентов, называя их гостями.
Нам говорит: «Увы, мой русский плох,
Английский и французский посвободней,
Хорош немецкий. С русским тяжело,
Но выучу. Он нужен мне сегодня.»
«А где Вы изучали языки?» —
«Немножко в школе, больше в Интернете.»
Глаза печальны, а шаги легки…
«Нет, не была нигде.» Нигде на свете!
Америку, Европу, острова
Глаза её ни разу не видали,
Её разноязыкие слова
Лишь в этой тесной лавочке звучали,
Где кофе, сувениры, дивный чай,
Лукум с халвою и другие сласти…
И грусть, что промелькнула невзначай,
Опять сменилась тихим светом счастья.
За неимением аргументов,
Он матерился и бил в ответ.
Так отражал высоту момента
Его ментовский менталитет.
Фантазий полёт высок,
Но лень ставить ногу в стремя.
А кровь нашей жизни — время —
Течёт и течёт в песок…