Шестнадцатого века
изысканный лубок:
десницу к человеку
Всесильный тянет Бог,
Но человек ленивый
Надежды обманул —
Творцу, с усильем мнимым,
Свой палец протянул,
И руки не сомкнулись,
И тьмой проникся свет,
И ангелы заснули
На миллионы лет,
И замыслы угасли,
Забытые Творцом.
От нас ли, не от нас ли
Он отвернул лицо…
Да мы и не заметим,
Как было уж не раз,
Что Бога нет на свете,
Что он покинул нас.
Тебе ведь нету дела
До Бога, человек.
Сикстинская капелла.
Наш двадцать первый век.
Просыпайся, ну же, просыпайся!
Уж под солнцем тает выходной!
Завтрак твой собаки съели, кайся,
Сон ночной твой перетёк в дневной.
Я обед сварила. Прочитала
Два гайдлайна, несколько статей,
Тезисы доклада я сверстала
И слайд-шоу к лекции своей.
Наконец-то, милый, ты проснулся!
Говори мне нежные слова!
Мы пойдём гулять? — Он улыбнулся,
Борщ доел, котлетку… потянулся…
И зевнул. И снова лёг в кровать.
Ни в чём вы не повинны.
Заткнувши уши ватой,
Мир рушили,
А тех, кто говорил вам:
«Не так, не так, ребята!», —
Не слушали.
Вы, главное, поверьте,
Их бьют, но не стреляют,
Так, вроде бы.
Их только после смерти
Святыми объявляют.
Юродивых.
Прекрасен мир. Пожалуй, человек
его не портит. Даже украшает.
Порой. Он строит замки на траве
и на песке державы возвышает.
Наивный, смертный, временный, живёт,
как будто он всесильный, бесконечный,
детей рожает, яблоки жуёт,
грешит, свой путь верша недолговечный.
Однажды (это так знакомо мне!)
осознаёт: я смертный, но счастливый.
Прекрасен мир. И вкус его в вине,
в раскаяньи и в горькой жажде пива.
Ты живёшь в параллельной реальности
или, может, в перпендикулярной,
говоришь с умным видом банальности,
весь непризнанный, непопулярный.
Так боишься остаться непонятым,
что все фразы свои повторяешь.
Не орловский рысак, жалкий пони ты, —
по манежу круги отмеряешь.
Ты боишься свистящего хлыстика,
что по воздуху бьёт, не по телу.
Раб овса и зелёного листика,
я объездить тебя не хотела.
Ты, давно уже теми объезженный,
кто даёт тебе пищу и воду,
не заметил, мой глупый, отверженный, —
я хотела тебе дать свободу.
О чём-то шепчут шины
в шоссейной тишине,
и встречные машины
подмигивают мне.
Дождём запорошило
стекло. Лечу во мгле.
Страна почти решила
одну из двух проблем.
О прошлом позабуду,
не возвращусь домой,
сворачивать не буду,
поеду по прямой.
Лачуги да остроги,
стоячая вода.
Нам дороги дороги,
дороги в никуда.
Мне вас бы миновать бы,
но держит колея.
То «скорая», то свадьба…
А где-то между — я.
Ухожу. Расставаться нелегко.
Но однажды, смывая боль и ложь,
побегу я прохладным ручейком
по пустыне, в которой ты живёшь.
Господин без совести и чести,
Господин «все средства хороши»,
Вы ко мне с угрозами не лезьте,
Не маните пряником большим.
Я не книжка и не теорема.
Сколько не решай и не листай, —
Не отыщешь куклы из гарема,
Преданной глупышки Гюльчатай.
Вы ошиблись, что ввязались в драку
С той, кто Вам по жизни не знаком.
Бойтесь бэбифейсную собаку,
Что слывёт до старости щенком.
Вы про совесть, помнится, посмели
Молвить «и продажна, и слепа».
Оценить Вы совесть не сумели,
Так не Вам её и покупать.
Совесть не подаришь, не прикупишь
Ни за деньги и ни по любви.
Ведь её, за сколько не уступишь,
Всё равно стократ продешевишь.
Господин без совести и чести,
Господин «все средства хороши»,
Вы шептали жарко «будем вместе»,
Добираясь до моей души.
Что Вы там про душу говорили?
Дескать, это горе от ума?
Но не Вы её мне подарили.
Так не Вам её и отнимать.
Мне надо мало:
глоток вина,
два мадригала,
пять серенад,
три вечных слова,
одно кольцо,
венок еловый,
в слезах лицо.
Мне надо много:
весну весь год,
и путь-дорогу
сквозь небосвод,
и чтобы лживый
умолк кумир,
и все мы живы,
и всюду мир.
«БЫВШИЕ — НЕ ПРОШЛЫЕ.
Бывшие — от слова «быть».
Были они и есть.»
(Ярослав Сухарев)
Бывшая школа — школа.
Бывшие жёны — жёны.
Бывшие чемпионы —
мост навсегда сожжённый.
Ярче, гуще, вкуснее, сочнее
этот мир в зазеркалье пруда.
А реальность скучней и бледнее.
Так всегда.
Был самый длинный день. Предвыпускной.
А ночь была короткой, где-то белой.
Надежда шла зелёною стеной,
И всё под летним солнцем жить хотело.
Все были живы — люди и земля —
Любовью и своей великой верой
В надёжный мир под звёздами Кремля.
Июнь. Двадцать второе. Сорок первый.
Предвижу град камней в свой огород,
Что ж, детка, критикуй, hasta la vista,
Но как-то всё у нас наоборот
С профессией древнейшей журналиста.
Казалось бы, сначала изучи
Вопрос, проблему, тему досконально,
А уж потом статью свою строчи
С претензией, что выйдет гениально.
Но нет, они берутся рассуждать
О том, чего совсем не понимают,
И это публикуют, вот беда,
И бредням их читатели внимают.
Когда о школе пишет педагог,
О медицине врач, солдат о войнах,
Верны их мысли, не абсурден слог,
И нет эмоций лишних, непристойных.
Пиши о том, что знаешь, от души,
Не для скандала, не для гонорара.
А лучше, если можешь, не пиши.
Совет достойный, хоть и очень старый.
Отгулян отпуск. Снова отделений
И лестниц с коридорами пейзаж,
И к вечеру слегка гудят колени,
И не к лицу вечерний макияж.
Наутро боли в мышцах икроножных,
И, чтобы оказаться на ногах
И сделать шаг, порою очень сложно
Бывает обойтись без «ох» и «ах».
Нет, старость, забодай тебя чахотка,
Так скоро не дождёшься! Пропусти!
Вновь каблучки, вновь лёгкая походка,
И, со спины, не больше тридцати.
Если попал на мель ты,
Есть от печали средство,
Есть от беды спасенье —
Верь и закрой глаза.
Слышишь? — Несут нам эльфы
С синего неба детства
Вечное воскресенье,
Чистое, как слеза.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Дождём ли, ветром,
Солнечной ли пылью
Развеюсь я в пространствах и мирах,
Я буду светом,
Сказочною былью
В твоём, любимый, завтрашнем «вчера»…
Путь великой державы не прям и не светел,
Стёрты посохи. Ноги в крови и в пыли.
Где жестокая власть, там, Конфуций заметил,
Неизбежно озлоблен народ и труслив.
Нет правителей вечных. Спеши оглянуться,
Сам поймёшь, кто был славен, а кто был урод.
Там, где мудрая власть, отмечает Конфуций,
Простодушно-беспечен и счастлив народ.
У моих соплеменников мрачные лица,
Нет ни добрых улыбок, ни света в глазах.
Испытание свыше — в России родиться
И крещенье принять в её чистых слезах,
Чтоб поверить — добро побеждает по жизни,
Чтоб поверить во власть с человечьим лицом.
Дело здесь не в наивности, не в фанатизме, —
В вечной мудрости сказок с хорошим концом.
Три часа мы высоко над миром
плыли из Москвы в чужое небо.
Три часа сидели дети смирно,
пили сок, жевали гречку с хлебом.
Я в иллюминатор, как обычно,
пялилась. Казался путь не длинным.
Вдруг на полпути так непривычно
дрогнула душа. Над Украиной.
Облака развеялись местами.
Мы летели над землёю сонной,
По-над крокодильими хвостами
От чужих следов инверсионных.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Мне приносят то те, то другие
Угощений медовых на блюдце.
Но на мёд у меня аллергия,
Да такая, что можно загнуться.
Золотятся медовые капли
Ваших слов, мне знакомых до донца.
Я — в болоте стоящая цапля.
Я снегурка на гибельном солнце.
Незнакомые мне человеки,
Слишком сладко внимание ваше.
Не сулите медовые реки
Той, кому они — смертная чаша.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Уж неделю брожу по Адоре я,
Над Адорой плывут облака,
И исхоженная территория
Надоесть мне не может никак.
Между пальм прогуляюсь до моря я.
Утопают дорожки в цветах.
Ах, волшебное царство, Адория,
Заповедный приют черепах!
Я живу твоей жизнью нескорою.
Пой мне птица, и море играй!
Если мир бы весь стал бы Адорою,
На Земле приключился бы рай.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Сладкий полуденный зной.
Пляжных песков миражи.
Пальмы перо надо мной
Лапой паучьей дрожит.
Радуйся каждому дню.
Будет ли завтра ещё?
Ласково лижет ступню
Тёплой волны язычок…
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Полнолуние. Пальмы. Безветренно-тёплая ночь.
Дискотеки далёкой, как сердце стучащие, ритмы.
Вот на глади бассейна моё отраженье точь-в-точь,
Но порог зазеркалья острей и опаснее бритвы.
Вот на бархате неба дрожащие точечки звёзд,
Чей божественный свет достигает Земли так нескоро…
И притихшие пальмы во сне набирают свой рост,
Чтобы завтра опять разметать облака над Адорой.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Контур гор, над которым алеет закат,
И в чистейшем вечернем эфире
Самолётов кометы над нами летят,
Словно пули в замедленном тире…
Розовеют следы в голубых небесах,
Исчезая мгновенно куда-то…
На песочных и солнечных наших часах
Приближается отпуск к закату.
Что хотел обо мне ты узнать?
Что пытался разведать?
Почему побоялся спросить,
Просто, глядя в глаза?
Оказалась безмерной цена
Этой малой победы:
Жёлтый шёпот ночного такси
И дождинка-слеза.
Ничего я тебе не скажу,
Изменю даже имя.
Откупорь новый комплекс вины
Для изысканных дам.
Я тебя не хочу. Не держу.
Я сегодня с другими,
Там, где замер на фоне луны,
Как паук, Нотр-Дам.
Светлеет. Я грущу слегка.
Пора, пора…
Твоя небритая щека.
Всё как вчера.
Не надо, ангел мой, вздыхать.
Легки пути.
Я не умею отдыхать.
Прости, прости…
Барселона ли… Прага ли…
Лондон ли… Рим ли… Париж ли…
В Подмосковье оврагами,
бродишь ты, кушаешь вишни.
Здесь края заповедные,
пущи как райские кущи,
здесь слова безответные
тонут в ушах вездесущих.
Наплескавшись озёрами,
на мураве отдохнувший,
обещаньями скорыми,
узел судьбы затянувший,
предвкушеньем охваченный,
лучшие годы проспавший,
чудесами потраченный
и нафталином пропахший,
по европам напрыгавшись,
ленью, как пылью, покрытый,
шепчешь пойманной рыбушке:
«Милая, мне бы корыто!..»