Никто не знает, где его находят —
Покой души.
Тебе не спится, мысли хороводят,
А ты — дыши.
Тебя я сном, как сказкой, обезболю,
Ведь мы — врачи.
Ещё успеешь накричаться вволю.
Пока — молчи.
Моя Москва отплакала, отпела.
И тишина.
А на пороге, вот какое дело,
Стоит весна.
Вот и кончилась зима.
Пост.
Много в горе от ума
Слёз.
Дождь по лужам, и кругов
Вязь,
И от тающих снегов
Грязь.
Ручейками по мосту
Вонь.
Ты сосульку налету
Тронь.
Под ногой стрелка поплыл
Лёд.
Арбалет он зарядил.
Ждёт.
Мне не в глаз летит стрела —
В бровь.
По асфальту потекла
Кровь.
Кто тут в спину готов стрелять?
Чьи угодники?
Да, чужую жизнь обнулять
Вы охотники.
Эй, лицо своё покажи,
Маска чёрная!
Где твоя, в крови и во лжи,
Гримуборная?
Под тобою скрипнет кровать,
Голос совести.
Расскажи-ка, как убивать
Ты готовился?
Расскажи, кто тебе платил.
С чьими мыслями
Ты детишек осиротил
Этим выстрелом?
Расскажи мне, как много вас,
Трусов радостных,
Для кого его смертный час
Будет праздником.
Нет, вам всем не открыть лица,
Не раскаяться.
Так и будете до конца
Страхом маяться.
Подстрелили сокола влёт
Вы, бескрылые.
Он же всех вас переживёт.
Нашей силою.
Как много раз всё это повторялось,
Как много лет…
Давно на милость на твою и жалость
Надежды нет.
Ты заточил меня в любовном круге.
Куда идти?
Ты на коленях целовал мне руки,
Шептал «прости».
Молчала я в ответ, губу кусая.
К чему слова?
Ты предавал меня, себя спасая,
И продавал.
Когда в лицо смеялись небеса мне
В день всех начал,
Твои рабы в меня бросали камни.
А ты молчал.
Я поднялась, в крови, под хохот праздных
Пустых невежд.
Ты отвернулся, чтоб не видеть грязных
Моих одежд.
Нам крепко вдолбили с детства,
Что счастья в деньгах не ищут,
От них никуда не деться,
Но с ними ты вечно нищий.
Мы счастье горстями брали
В любви, и в труде, и в дружбе,
А деньги мы презирали,
Нам денег было не нужно.
Наивное поколенье
С годами умнее стало
И рухнуло на колени
Пред марксовым «Капиталом».
Холодное осознанье
Естественно и банально:
Исполненное желанье
Должно быть материально.
У жизни своя погода —
Палитра из ощущений.
А деньги — они свобода
Стремлений и воплощений.
Но я не продам ни части
Своей трёхгрошовой лиры.
Мне, знаете ли, для счастья
Не хватит всех денег мира.
Раздам папуасам бусы —
Пусть радость царит в народе.
Да, деньги, конечно, мусор…
А мы без них — что-то вроде.
Унылый день
Обманчиво и серо
Сулит весну, но март — ещё зима.
Работать лень,
И скука полной мерой
Царит в игре усталого ума.
Февраль достал.
Короткий месяц, вроде,
А тянется, длиннее января.
Снег жить устал,
И холодно природе,
И солнце ледяное всходит зря.
Но вдалеке,
Где времени сугробы
Стоят, касаясь мартовских небес,
К нам налегке,
С ручьёв снимая пробы,
Идёт апрель, зеленоглазый бес.
Вы простите меня, пожалуйста.
Не попасть мне в ваш светлый рай.
Я прощаю вас не из жалости,
Из любви, её — через край.
Камни выбросив из-за пазухи,
Мы, и дети, и старики,
Будем, как зверьё после засухи,
Воду пить из одной реки,
Будем плакать светло и каяться,
Выйдет сердце из берегов,
Будем болью чужою маяться
И молить за своих врагов —
Небесам посылать прошение
Тучи гневные не сгущать.
Ах, не трудно просить прощения…
Но как трудно порой прощать.
Снимаем маски. Жарко в них и тесно.
Без масок легче видеть и дышать.
Но как же жалко и неинтересно
Дрожит без маски голая душа.
Она не знает, что нельзя, что можно,
Она упрямо прячется во мне.
Ей воспарить немыслимо и сложно,
Как кораблю, уснувшему на дне.
Снимаем маски? Или не снимаем?
Мы так привыкли к маскарадной лжи.
Извечный путь от февраля до мая
Вдоль сотен масок сброшенных лежит.
Мы эти маски примеряли тоже,
Играли в них неповторимый блиц,
И, так, как змеи сбрасывают кожу,
Срывали прочь, для новых масок-лиц.
Пусть нет в душе ни радости, ни боли,
Хохочет маска, плачет и поёт.
Шекспир сказал, что мир — театр, не боле.
Комедиант — призвание моё.
Намеренный с чувствами справиться,
Он спрятался в дальних покоях.
Старался, хотел всем понравиться,
И вдруг оскорбленье такое!
Обиженный, разочарованный,
Сидит. Не входите без стука!
Депрессия — штука суровая
И зависть — суровая штука.
Как гложет разочарование!
Всё прошлое кажется крахом.
Тоскует: такого признания
Не купишь ни властью, ни страхом.
Лощёный, в костюме с иголочки,
Укрылся за толстой стеною —
«Пускай поволнуются, сволочи,
Поищут, поплачут, поноют.
Заставлю толпу вашу чёртову
Взглянуть на меня по-другому!»
Живой позавидовал мёртвому.
А может быть, «мёртвый» — живому.
Всегда распахнутые двери…
Мой добрый город… Старый дом…
Всё лжёт пословица о том,
Что ты, Москва, слезам не веришь.
Моей печалью ты дышала,
Когда я плакала вчера.
Мои слезинки осушала
Ты поцелуем всякий раз.
Мне все на свете города
Свои объятья раскрывали.
Но я опять спешу сюда.
С тобой расстанусь я едва ли…
Взлетая над тобой, как птица,
Я тосковала и, любя,
Прочь уносилась от тебя
Лишь для того, чтоб возвратиться.
Возможно, надо мыслить шире,
Меняя суть и облик свой,
Но где-то в параллельном мире
Москва останется Москвой,
а я девчонкой с Моховой.
Жил Дракон когда-то на свете,
Был крылатым он, сильным, ярким,
Взор его был янтарно-светел,
А дыхание было жарким.
Он любил подниматься в небо
И кружить в облаках, как птица.
Пусть Дракон человеком не был,
Но случилось ему влюбиться…
И была она ярко-рыжим
Бесконечно земным созданьем…
Он мечтал подлететь поближе,
Но боялся обжечь дыханьем.
А она на него смотрела,
Взор зелёный направив в небо…
Был Дракон молодым и смелым,
Но, увы, человеком не был…
Он, бесхитростный, не заметил,
Как с земли полетели пули…
Взор, что был так янтарно-светел,
Вдруг погас, как свечу задули.
И смеялся весёлый рыцарь,
Обнимая рыжую крепко, —
«Угораздило же влюбиться
В это чучело мою девку!»
А она — «Не смотри сурово,
Я твоя и была, и буду.
Мёртв Дракон. Я вполне здорова».
Тут и сказке конец. И чуду.
Мало стало в Москве снегирей…
В Александровском, помню, саду,
Стайки птиц, искупавшись в заре,
Красовались у всех на виду,
На виду у студенток-девчат,
На виду у приезжих гостей,
И у бабушек, и у внучат,
И у мамочки юной моей.
Снегири прилетали ко мне
Год за годом, в конце ноября.
Вопреки чёрно-белой зиме
Красногрудую радость даря.
Серебрился под солнцем снежок,
Гнулись ветки от розовых стай.
Где ж ты нынче, снегирь, мил-дружок?
Возвращайся в Москву, прилетай!
Вчерашний снег, как боль моя, растает.
Вчерашний день не повернётся вспять.
Журавлик мой весною прилетает
И улетает осенью опять.
Из рук моих он кормится охотно,
Но не даёт погладить и обнять.
Такой прекрасный и такой свободный,
Он так легко летает без меня.
Журавлик мне морозной ночью снится,
А он гнездо за океаном вьёт…
Но как же нежно за окном синица
Весь год мне песни о любви поёт.
Пусть ничего я, глупая, не знаю,
Пусть без меня вращается Земля…
Да, мне синица, тёплая, ручная
В сто раз милей чужого журавля.
Ты жил свободно, налегке,
А время, как песок в руке,
Струилось, убегая в никуда.
Открылась бездна, пробил час,
От ветра дрогнула свеча.
По-прежнему не будет никогда.
Настало время перемен,
Вставай, герой и джентльмен,
Сегодня этот мир в твоих руках.
Когда приходит твой черёд,
Ты должен сделать шаг вперёд,
Но ты стоишь, вибрируя слегка.
Нет, ты не трус и не дурак,
Ты чей-то друг и чей-то враг,
И ты ещё напрыгаешься всласть.
В стране хозяев и рабов
Нет ни друзей и ни врагов,
Есть только страх за жизнь и страх за власть.
У всякой сути есть своя цена.
Не мы с тобою называем цену.
Похлёбку чечевичную до дна
Доел Исав. А брат благословенный,
Купивший первородство, вышел вон,
Историю людей переиначив.
И тридцати серебренников звон
Наш крестный путь навеки обозначил.
У всякой жизни есть своя цена.
Не мы с тобою называем цену.
Кому она, чужая жизнь, важна,
Важней своей, бессмысленной и бренной?
Тому, кто помнит смерти чёрный вкус,
Кто голод утолял водою талой…
А жизнь подорожала. Ну и пусть.
Три пачки масла. Много или мало?
Я иду на работу. Рассвет уже брезжит.
День заметно растёт в феврале.
Снег скрипит под ногами, неубранный, свежий,
Тихо тени плывут по земле.
Из заснеженных крон возле нашей больницы
Птиц невидимых трели слышны.
Это зяблики или, быть может, синицы
Репетируют встречу весны.
… И будет ночь. А может, будет день,
Морозный, жаркий, солнечный, дождливый.
Моих следов ты не найдёшь нигде.
И не ищи. Мой путь — к звезде счастливой.
Там ясен свет, там чувства высоки,
Там всей Вселенной общий вечный сервер,
Там ждёт меня паромщик у реки
И пограничный пёс. По кличке Цербер.
Под ногами гололёд, гололёд.
Не земное тяготенье — полёт.
Шаг — и едешь, и летишь по земле.
Не судьба дождю царить в феврале.
А ведь был он, дождь с грозою ночной,
Бился в окна и шептался со мной.
Утром тучи растворились в дали.
Мы по лужам в бликах солнечных шли,
Шли и жмурились от долгого сна,
И, казалось, наступила весна.
Свечерело, гололёд на земле.
Не судьба весне царить в феврале.
Что-то измельчали новые герои —
Галстук да пиджак.
К пропасти шагают с песнями и строем,
Под хвостом — возжа.
Это ж больно видеть, как им тошно, братцы —
Плачут, а е…ут [идут]!
Ради дел нечистых, чтобы не мараться,
Верных подождут.
Тех, кто будет гнуться, да в ногах валяться,
В страхе, не в любви,
По колено в нефти, по пояс в инфляции,
По горло в крови.
Новые нормы, пряник и кнут,
Жжёт новостная лента —
Доктор, скажите, сколько минут
Дать Вам на пациента?
Чтоб осмотреть, расспросить, понять,
К истине подобраться,
Всё сформулировать, записать…
Хватит минут… двенадцать?
Или пятнадцать? Вам сколько дать?
Что-то мне не до смеха.
Сколько имели минут тогда
Боткин, Тареев, Чехов?
Жизнь не измерить в минутах, нет.
Время нас всех рассудит.
Quantum satis. Вот мой ответ.
И другого не будет.