Он просто винтик в большой машине,
Где в колесо угодила палка.
Да, он не лидер, но он — мужчина.
И мне его почему-то жалко.
Его подставили все. По полной —
Друзья, советники, спич-писаки,
Телеэфиры, радиоволны
И эта дура, простите, Псаки.
Простого парня с гавайским сердцем
Они глушили, как рыбу глушат.
Легко дурачить смешного перца,
Когда готов он кивать и слушать.
Европа будет с Россией вместе,
А он закончит в отхожей яме.
Коварству белых поём мы песни.
Об этом лучше бы знать Обаме…
В роговых очках физик старенький,
Поколение недобитое,
Вспоминал, как жил после Сталина,
Токамак свой первый испытывал,
Всё твердил, что жил, мол, по-ленински,
Что мечта была, как протон легка…
Хлопнул стопочку «менделеевской»,
Хрустнул яблочком, сорт «ньютоновка».
Хорошо ему, дальнозоркому,
Всех вождей своих пережившему,
Одиночке, пьянице горькому,
Хрен на этот мир положившему…
Хочешь правду? Всякое лечение
Вовсе не бесплатно, дорогой.
Просто был ты на обеспечении,
И платил не ты, платил другой.
Он, другой, придумал декларацию:
«Если заболеешь, заплачу
За осмотр, анализ, операцию
И за консультацию — врачу.»
Он, другой, гарантом Конституции,
Он твоей бронёй по жизни был.
А потом пустился в проституцию
И тебя, беднягу, позабыл.
Он, другой, забыл про обязательства,
Он, другой, не платит по счетам.
В общем, изменились обстоятельства,
И теперь платить ты должен сам.
За осмотры и за назначения
Заплатить придётся самому.
Больше нет бесплатного лечения.
Все вопросы, дорогой, к Нему.
Он зовётся властью государственной.
На твои проблемы наплевав,
Изменив Закон рукою царственной,
Он опять попрал твои права.
Знай, из тупика материального
Не помогут выбраться врачи.
Обличай виновника реального.
Главное, товарищ, не молчи.
А мы в выходные песенку придумали. Ага. Этакий медицинский фольклор.
Поётся под гитару, в компании коллег, негромко, без эмоций. Не слёзно, не жалостно, без всякой надежды в голосе, без патетики и прочих розовых соплей.
Как называется? Не придумали. Ну, пусть называется, например, —
«ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ПРЕЗИДЕНТУ ОТ РЯДОВОГО ВРАЧА
МОСКОВСКОЙ КЛИНИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЫ». Как-то так. Не суть.
«Господин Президент! Так случилось, что я Вам пишу
Про своих пациентов, лишённых законного права
На бесплатную помощь. Себе ничего не прошу.
Да, зарплаты упали, но это всё мелочи, право.
Господин Президент! Если что-то зависит от Вас,
Постарайтесь управиться с этой растущей лавиной.
Если Вам не совсем безразличен мой город — Москва,
Обратите внимание на беспредел с медициной.
Господин Президент, понимаю, пустеет казна.
Понимаю, как дорого стоила Олимпиада.
И у Крыма, конечно, была дорогая цена.
Но оплачивать жизнями эти победы не надо.
Закрывают больницы. И «скорой» отдали приказ
Не везти пациентов в московские стационары.
Установка сегодня — отказ. И ещё раз — отказ.
Оставляют без помощи самых тяжёлых и старых.
Вы, наверное, слышали: жизнь не имеет цены.
Но работу мою называют сегодня «услугой»,
И мои пациенты последние деньги должны
Отдавать за лечение, или пропасть от недуга.
Господин Президент! Медицинской статистики нет.
Вам фальшивые цифры сдают и фальшивые нормы.
Вы проверьте, пожалуйста, если не верите мне,
Как работает то, что красиво называли «реформой».
Господин Президент! Здесь, в столице огромной страны,
Не хотят облегчить муки тех, кто страдает от боли.
Инвалиды проблемные нашим властям не нужны.
Для циничных чиновников это балласт, и не боле.
Мы с врачами-коллегами письма писали не раз,
Что нельзя игнорировать паллиативную помощь.
Что поделаешь, — письма врачей не доходят до Вас.
Вместо Ваших ответов — в отписках бессмысленных тонешь…
Господин Президент! Не питая иллюзий давно,
Понимаю, ответа не будет. Письмо затеряют.
Вы его не прочтёте. Но я Вам пишу всё равно,
Чтобы сделать хоть что-то для тех, кто мне жизнь доверяет.»
Повторяю, коллеги, поётся спокойно, без эмоций. Это просто песня. И всё.
В кафе перед распахнутым окном
Зелёным пузырём всплывала штора.
Спал безмятежным сном июльский город,
Полуденным воскресно-сладким сном…
Внезапный звук, как будто громкий всхлип,
Дрожащей рябью охватил пространство,
И голубое небо стало красным,
И вырос в небе чёрно-серый гриб.
Не знаю, что потом случилось с нами,
Что за собою этот миг повлёк.
Зелёной шторы чёрный уголёк —
Последнее, что выхватила память.
Отразится ли, не отразится ли,
этот опус на мне, всё равно,
я скажу о гражданской позиции,
хоть о ней говорить мне смешно.
После митингов и нелояльности,
от «лояльных» слыхала не раз,
что неплохо бы чтить бы формальности
и не лезть на рожон, напоказ,
что позиция, дескать, гражданская,
это право моё, спору нет.
Но права — не сапожки испанские —
отчего ж так тесны они мне?
Всё грозили мне вежливо пальчиком,
призывали молчать да кивать.
Стал вчерашний начальник пай-мальчиком,
От киваний болит голова.
Каждый сам, сообразно с традицией,
сформулировать может вполне,
что он мнит под гражданской позицией,
не задумываясь о цене.
Нас, в душе, стервецами и стервами
окрестив, чтоб сломать нашу суть,
вы, воззвав к «камасутрости» термина,
неугодных стремитесь нагнуть.
Вам послушных, без спеси и гонора
Подавай в ваш редеющий полк!
Жаль, никто из лояльных в День донора
Не исполнил гражданский свой долг.
Мы домыслами разными живём.
На мир в кривое зеркало глядим.
Пример — вот фото. Пару слов о нём
Сказал один знакомый господин.
На этом фото он меня узнать
так и не смог. Но дело не во мне.
Да, это шоу. И не моя вина,
что мир наш тонет в собственной вине.
Вы, господин, мне высказали всё
про это фото. Взгляд Ваш напряжён,
а властный жест — мой умысел пресёк
поведать Вам, кто там изображён.
Вам всё противно: то, как я сижу,
и как смотрю на вас через очки,
как сигарету тонкую держу
касаньем пальцев маленькой руки.
Вам неприятен цвет моих кудрей,
который с очевидностью кричит:
национальность дамочки — еврей.
А дамочка пролезла во врачи!
«Она не зря решила стать врачом
и острый скальпель с умыслом взяла.
Таким вот и зарезать — ни по чём!
Она убийца, вот и все дела.»
С лохматым париком на голове,
не сделав вам дурного ничего,
сидит на сцене просто человек.
За что вы ненавидите его?
Как ценить, что ценить невозможно?
Есть ведь то, что цены не имеет.
Нет цены у бесценного. Сложно.
Но оценивать всё же умеют.
Например, романтический вечер.
Если оптом — особые скидки.
Есть расценки на жизнь человечью,
на откос от тюрьмы, без отсидки,
есть для сердца цена и для почек.
Мало платят за кровь, вот ведь жалость!
Эй, кормилица! Дай-ка глоточек
молока. Вишь, в грудях застоялось…
Покупают любовь и таланты.
Продают сотоварищей школьных.
На здоровье висят прейскуранты:
деньги в кассу, и будет не больно.
Волю дай, будут солнце с луною
продавать, как рога и копыта.
Торг идёт между миром с войною.
Ждёт старуха от рыбки корыта.
Я о терминах, ладно, сегодня скажу?
Мне судить не по чину, и я не сужу,
Но, бывает, от ваших ударов дрожу,
Подчиняясь животному чувству…
Ну а вам-то не страшно, вот так, сгоряча? —
Офицера — фашистом, убийцей — врача,
Колорадами — русских… И шашкой сплеча
Изрубить неугодных в капусту.
Дорогие, скажите, я, может, глупа,
Но запуталась вдруг — где народ, где толпа,
И кого у позорного хлещут столпа —
То ли ирода, то ли мессию…
Я люблю Украину и Родину. Что ж,
Пусть мне обе всё глубже вонзают свой нож,
Кто-то в грудь, кто-то в спину, и не разберёшь…
Боже, Боже, помилуй Россию…
Очки мои сломались. Вот дела…
Любимые, в которых чудно вижу.
Тому назад два года, привезла
Я их себе из самого Парижа.
Полно других очков, но эти жаль —
Изящны и удобны чрезвычайно.
И вот сломались. Экая печаль! —
Оправа оказалась «made in China».
Моё дитя… Ко мне ты подошла
И попросила сделать макияж.
Что ж, кисти визажиста я взяла,
Подзаточила тонко карандаш…
Был труд неблагодарен и смешон:
Твоё лицо — одно из редких лиц,
Где образ совершенный завершён
От абриса до кончиков ресниц.
Нет, ты не стала хуже, чем была,
Когда закрылся с красками пенал.
Но лучшее, что сделать я могла, —
Не сильно повредить оригинал.
Ах, нам ли, смертным, править силуэт
Там, где творил Всевышнего резец?
Таких, как ты, в веках воспел Поэт —
«Чистейшей прелести чистейший образец»!
Мир слабоумными кишит —
они и чернь, они и знать.
Виновен йододефицит?
А может, водка? Кабы знать…
Дурак, проникший в коллектив,
не страшен, молчалив пока,
но бойтесь инициатив,
которые от дурака.
У нас в последние года
беда такая повелась —
избыточно, как никогда,
пролезло дураков во власть.
Страны той участь не легка,
где к власти им пути легки:
закон не писан дуракам,
законы пишут дураки.
В фантазиях своих оков
они живут среди людей.
Храни, о Боже, дураков
от воплощения идей.
Вам ненависть не поселить во мне
своею пропагандою постылой.
Да, знаю, нынче правда не в цене,
но я своих корней не позабыла.
Я русская, но дед мой был башкир,
грузин прапрадед, украинка бабка.
На вас, кто рушит внутренний мой мир,
горит неправда, как на воре шапка.
Вам наши души не продать в бордель.
Я — донор, вы не справитесь со мною.
Я кровь, как генетический коктейль,
раздам родне, израненной войною.
Чтоб в братьях семиюродных моих
угасшая почти любовь друг к другу
вновь родилась, спасая память их,
я, донор, им протягиваю руку.
Как вечер тих…
Как золотист июль…
Прости, прости,
Я помню посвист пуль.
Но лето же,
И тёплый воздух чист,
Цветов драже,
Ещё зелёный лист.
И небо голубеет высоко
Сквозь розовые сливки облаков.
Как обезьянка у ручья,
весь день сидит,
весь день на собственное «я»
в айфон глядит:
в нём отражаясь, как в трюмо,
но не простом,
облизывает эскимо
живой фантом.
Вот ракурс выгодный нашла,
вот вспышки свет,
вот вновь с улыбкой замерла —
ещё портрет.
В банк вечности одной рукой
себя сложить…
Нарциссу бы айфон такой.
И мог бы жить.
Покажет время, был ли прав,
Тот, кто наивное «вчера»,
Презрев всеобщее «ура»,
Достойно прожил,
И не смешон ли атеист,
Сухарь, прагматик, моралист,
Чья жизнь, как типографский лист, —
Мы знать не можем…
Смолчи — за умного сойдёшь,
Солги — в цене сегодня ложь,
Жмись к власти — дольше проживёшь.
Усни в отстое.
Но помни, где-то там, не тут,
Однажды будет высший суд,
Где взвесят и соотнесут,
Чего ты стоил.
Там — справедливости хвала! —
Оценят каждого дела,
И зазвонят колокола
Над новым веком,
Чтоб звоном праведным своим
Поведать правнукам твоим,
Как прадед жил, и был каким
Он человеком.
Блики рассветных лучей
В окнах соседнего дома.
Пёс у помойки, ничей,
Радостен, старый знакомый.
Вместо привычных вполне
Хлябей свинцовых и страшных,
Небо невинно ко мне
Шлёт белокудрых барашков.
Тихо в Москве и тепло.
Ветры в деревьях уснули.
Кажется, лето пришло.
Аж, накануне июля.
Две лягушки упали в кувшин с молоком.
Утонула одна. И другой не легко,
Но она в молоке всё плывёт и плывёт,
По поверхности жирной ручонками бьёт…
Уж кончаются силы и плыть всё трудней,
Вязнут лапки… Вдруг — твёрдая почва под ней!
Стала маслом недавняя гладь молока.
Прыгай к воле, лягушка, жива и легка.
Помни это, дружок, выбор делая свой, —
Не сдавайся, барахтайся, — будешь живой!
Просыпайся, ну же, просыпайся!
Уж под солнцем тает выходной!
Завтрак твой собаки съели, кайся,
Сон ночной твой перетёк в дневной.
Я обед сварила. Прочитала
Два гайдлайна, несколько статей,
Тезисы доклада я сверстала
И слайд-шоу к лекции своей.
Наконец-то, милый, ты проснулся!
Говори мне нежные слова!
Мы пойдём гулять? — Он улыбнулся,
Борщ доел, котлетку… потянулся…
И зевнул. И снова лёг в кровать.
Ты живёшь в параллельной реальности
или, может, в перпендикулярной,
говоришь с умным видом банальности,
весь непризнанный, непопулярный.
Так боишься остаться непонятым,
что все фразы свои повторяешь.
Не орловский рысак, жалкий пони ты, —
по манежу круги отмеряешь.
Ты боишься свистящего хлыстика,
что по воздуху бьёт, не по телу.
Раб овса и зелёного листика,
я объездить тебя не хотела.
Ты, давно уже теми объезженный,
кто даёт тебе пищу и воду,
не заметил, мой глупый, отверженный, —
я хотела тебе дать свободу.