Зачем сражаться? Проще сдаться в плен,
Заведомо смирившись с пораженьем,
Кичась «лица не общим выраженьем»,
Не делая попыток встать с колен.
Зачем бороться? Проще, высоко
Поднявши руки, замышлять интриги
И, небесам показывая фиги,
Пьянея, ложь сосать, как молоко.
Зачем идти? Стой, плача над судьбой,
Над будущим, которое пропало,
И, не начавшись, сразу прошлым стало,
В зародыше убитое тобой.
Пока летит самолёт МЧС,
Крыльями гладит высь,
Скажу вам так – не бывает чудес,
Сколько ты не молись.
Но там, в заоблачной высоте,
Иная лежит стезя.
Летят в самолёте сегодня те,
Кому без чудес нельзя.
За ними нет никакой вины,
Им мирные снятся сны,
Они просто дети, они больны,
Дети чужой войны.
И если молиться, молитесь о тех,
Кто в небе ведёт самолёт,
И помолитесь ещё за успех
Всех, кто детей этих ждёт,
Всех, кто готов спасать и хранить,
Как было уже не раз,
Чтобы до срока тонкая нить
Жизни не порвалась.
А главное – все молитесь о том,
Чтобы, в конце концов,
Каждый ребёнок в свой мирный дом,
Вернулся на землю отцов.
Но продолжает как факел пылать
Старый наш цирк-шапито.
Кто виноват, что огонь не унять?
Если не мы, то кто?
И снова летит самолёт МЧС
В синей холодной дали.
Мы сами – источник всех бед и чудес,
Наивные дети Земли.
В этот город московскою ласточкой
Я люблю прилетать по весне.
Климат строгий, уральский, неласковый
Удивительно нравится мне.
Блики солнышка непостоянного,
Купол храма как свечка горит,
Дом-усадьба купца Севостьянова
Над замерзшим заливом парит.
Здесь на лёд наступать не положено,
Но заметны следы от шагов,
И упрямо дорожка проложена
Между каменных двух берегов.
В брызгах пенных плотинка-красавица,
Хмурит брови Бажов-демиург,
И «Высоцкий» до неба касается.
Это город Екатеринбург.
Вновь в пространство твоё многомерное
Я вливаюсь, как луч сквозь стекло.
Я тебя бы любила, наверное.
Но… Ипатьевский дом. Как назло.
У скота опять падёж,
Что ни день — утрата.
Не заметишь, как пройдёшь
Точку невозврата.
Поглотит чужая рать
Огонёк твой грешный,
И придётся догорать
В темноте кромешной.
Ничего не будешь знать,
Ни надежд, ни связи…
Позади осталась знать,
Что из грязи в князи.
Баронесса из цыган —
Золотые зубы,
Длиннополый кардиган
Из-под лисьей шубы —
Поучала молодёжь,
Кольцами играя,
Что, мол, в рай не попадёшь,
Нет на свете рая!
Да и ада тоже нет,
Нечего бояться.
Жив — живи! Под звон монет
Веселей смеяться.
Вот и жил ты, как умел,
Молодой да ранний,
Не труслив, но и не смел,
Всё ходил по грани,
Думал, будет жизнь легка,
Думал, ты особый,
Думал, что броня крепка
Над твоей особой.
Сочинял свои псалмы,
Кланялся да гнулся,
От тюрьмы и от сумы
Лихо отмахнулся,
Не курил, не пил вина,
Блюл чужие рамки.
Все кухарки, как одна,
Метят прямо в дамки.
Размечтался, воспарил
И дошёл до точки:
Верхотура без перил,
Шаткие мосточки,
Чернота кругом без дна,
Света — ни карата.
Вот и пройдена она,
Точка невозврата.
Понапрасну 
сидела неделями
над словарём:
Языка тарабарского
вашего
я не освою.
Обнажённое тело,
что было вчера лишь
царём,
Протащили туземцы
по городу,
скалясь и воя.
Абсолютно чужая
история
мимо течёт,
Словно лава горячая.
Я же держу
на ладони
Свой прохладный
мирок,
где Учитель мне
ставит зачёт,
И кольцо оловянное
в море безвременья
тонет.
На кольце том
потерянном
буквы построились в ряд,
Утонувшая истина
найдена будет не скоро.
А в кострах,
что на площади,
книги, как птицы,
горят,
И уносятся искрами
с бризом
за синие горы.
Сквозь окно неприкрытое
слышатся
крики толпы,
Фонари угасают
под градом камней.
Только звёзды
Освещают останки,
которыми стали
столпы,
Осознавшие
бренность свою,
к сожалению,
поздно.
А расскажите, как он умирал? —
Кричал, стонал, хрипел и кровью харкал?
А расскажите, как ещё вчера
Вам от его усмешки было жарко!
И Вы мечтали киллера нанять,
Чтоб разобрался с тварью беспородной,
Которая Вам не даёт ни дня
Спокойно жить и воровать свободно.
Но он и здесь Вам планы обломал.
Зажав в кулак до крови крест нательный,
Он хохотал, когда судьба сама
К нему вошла с диагнозом смертельным.
Упрямый рак, гнездящийся в груди,
Вгрызался в тело, отравлял и рушил,
И раскрывалась бездна впереди
Для бренной плоти, покидавшей душу.
А панихида долгою была,
И по углам зевали Ваши пешки,
Когда его душа в меня вошла,
По вам хлестнув знакомою усмешкой.
Мы присели за стол. Коллега
По бокалам разлил вино.
Ребятишки играли в «лего»
На полу. Застилал окно
Снег пушистый. Была таверна
Переполнена, как ковчег.
Мы не виделись год, наверно,
Или два, или целый век.
От беседы ли, от вина ли,
Были чуточку мы пьяны,
И без умолку вспоминали
Драгоценных своих больных.
Сколько было их — обречённых,
Безнадёжных, едва живых.
Сколько вылеченных, спасённых,
И не вылеченных, увы.
В общем прошлом, туманном, славном,
Где дежурства, как миражи,
Мы сражались в бою неравном,
Против смерти, за чью-то жизнь.
А потом разошлись дороги.
Врач — заложник чужой судьбы.
Мы слабы, ибо мы не боги,
Но и боги без нас слабы.
За окном опускался вечер,
Серебристый, как свежий снег.
До свиданья. До новой встречи
Через год. Или через век.
Москва в снегу. И вместе с этим снегом
Спокойствие предновогодних дней
Нисходит на меня пушистым небом,
Кружением рождественских огней…
Москва в снегу. Я вспоминаю вечер
Калифорнийский, тёплый, без проблем,
Декабрьский… И девчонка мне навстречу:
«Купите снег! Всего за доллар, мэм!»
Мне, выросшей в далёкой и холодной,
Неведомой тебе, чужой стране,
Ты, чёрная, рождённая свободной,
Глоток свободы протянула. Мне.
«Купите снег!» — стаканчик сжат руками,
Улыбкой светит белозубый рот.
Свободу я ценю, но не глотками.
И снег люблю, но даром, от щедрот.
Ты наслаждайся тёплою погодой,
Танцуй и пой. Не надо унывать.
А снегом торговать, как и свободой,
Бессмысленно, как солнце продавать.
«Купите снег! Скорее! Тает… тает!»
Не надо, дорогая. Не куплю.
Будь счастлива! Я завтра улетаю.
Москва в снегу. И я её люблю.
Как много правильных, красивых, громких слов —
Пустых и лживых.
Восторг болванчиков, кивки пустых голов.
Разгул наживы.
Легко обманывать того, кто верить рад
В своё спасенье,
Того, кто тлена не желает слышать смрад
Под воскресенье.
Свои не выдадут — прикормлены с руки.
Молчать не больно.
Хохочут умные, танцуют дураки,
И все довольны.
Не плачь, красавица. Обманут — не беда,
В обмане — сила.
Своих юродивых за правду ты всегда
Косой косила.
Стоишь берёзкою под ветром лживых слов,
Скрипишь и гнёшься…
Пока на дудочке играет крысолов,
Ты не проснёшься.
Чем порадовал год прошедший?
Тут недавно меня один,
Власть имеющий господин,
Городской назвал сумасшедшей.
Оскорбить захотел, как видно,
Ну да, Бог ему судия…
Не расстроилась вовсе я,
Сумасшедшей слыть не обидно:
На Руси у нас так бывает —
Толстосумы, воры, цари
Тех, кто правду им говорит,
Сумасшедшими называют.
В ноябрь наступающий свой отрешённо
шагаю. Не близок мой путь до апреля.
Отросшие волосы из капюшона —
как уши измученного спаниеля.
Поклон фонарей городскому базальту
застынет, замрёт, зачарует размером…
Закружится снежная пыль по асфальту,
рисуя узоры по серому серым.
А сердце стучит всё слабее, всё тише
в огромной зиме, где бесследно я сгину…
Стоп. Хватит. Подстричься и шпильки — повыше!
И платье — поярче! И — выпрямить спину!
Вы пишете, что страх бежит по нервам,
Что в жизни не изменишь ничего.
А я ушла бы первой в сорок первом,
Как папа мой и сверстники его.
Я не была бы брошенной невестой,
Ушла бы вместе с тем, кого люблю,
И вероятность, что вернёмся вместе,
Стремилась бы, наверное, к нулю.
И что-то изменилось бы на свете,
Совсем чуть-чуть. Но не было бы нас.
И наши неродившиеся дети
Не стали б теми, кто они сейчас.
А мир бы жил, звеня и зеленея,
Не склонный ни рыдать, ни вспоминать.
И был бы генофонд Земли беднее.
А может быть, богаче. Если б знать…
С дивана встать —
Не значит встать с колен.
Ошибки, со слезами вперемешку,
Не принесут желанных перемен.
Лишь опыта усталую усмешку
Мы замечаем на лице друзей,
А на лице врагов — следы похмелья.
Наш старый мир — извечный Колизей,
Где жаждут только хлеба и веселья.
Храня огонь, задуй свою свечу,
Не трать до срока маленький огарок.
Настанет день, поможешь палачу
Разжечь костёр, чтоб ярок был и жарок.
Равняйся на движение толпы —
Путь долог, а проводники слепы.
Ты всё о смерти…
Понимаешь, смерти нет.
Есть замечательная вечная игра:
Нам суждено среди галактик и планет
Аккумулировать энергию добра —
Дарить и радовать, творить и зеленеть!
Утробу баловать — нелепо и смешно,
Поскольку самую изысканную снедь
Пищеваренье превращает в гуано.
Ты — вечный Лебедь, что летит сквозь Млечный Путь,
Грааль, наполненный межзвёздной пустотой,
Живой ковчег, хранящий праведную суть.
Ты — тёплый дом, впустивший душу на постой.
Настанет день, и снова к выси голубой,
Душа взлетит, оставив яркий след во мгле —
Разрыв во времени, заполненный тобой,
Который жизнью называют на Земле.
Я обращаюсь к вам, мои друзья,
И к недругам, и к тем, с кем не знакома.
К тем, чьё молчанье — гибель для страны.
Вам кажется, что ничего нельзя
Переменить. И вы сидите дома,
Не понимая, как вы все важны.
Возможно ль так себя не уважать,
Чтоб выбор свой считать пустым и тщетным,
А голос свой брезгливо презирать?
В кармане фигу весело ль держать?
Быть винтиком системы незаметным?
ПОКА ЕСТЬ ВЫБОР, НАДО ВЫБИРАТЬ!
Мутный, тяжёлый взгляд.
Острые колья.
Рифмы мои болят
Вашею болью.
Не уходила в тень
И не молчала.
Осень. Последний день
Перед Началом.
Струйки кровавых слов
Жгучи и едки.
Яства чужих столов —
Ваши объедки.
Птице гнезда не свить
В кроне горящей.
Вас не остановить
Мне, говорящей.
Ваш трёхгрошовый пир
Стоил ли Мекки?
Где-то в гробах квартир
Спят человеки…
Клёны знамён красней.
Целься, Ассунта!
Нет ничего страшней
Русского бунта.
Ваша черта
скверная —
клятвы давать
всласть.
Слово у вас
верное —
Вы ж, как-никак,
власть.
Рая нам ждать,
ада ли,
в славе
ваших лучей?
Вы же с руки
падалью
кормите палачей.
Ваша аудитория
Слепо-глухо-нема.
Девкой дрянной
история
ляжет под вас
сама.
Да-с, господа,
звери вы.
Красным горит заря.
Тысячу раз
верили.
Тысячу раз — зря.
Не умеешь врать?
А пора б…
Не желаешь брать?
Сам дурак.
Веришь всем подряд?
Это зря —
Люди говорят.
Ведьме на костёр —
Подсоби.
Был палач хитёр —
Не убил.
А давай на спор —
Под забор,
Выстрелом в упор.
Мне эту фразу слышать было странно,
Не ясно неокрепшему уму —
«Народ достоин своего тирана».
Теперь я понимаю, почему.
Я чувствовала — вам не пожелаю! —
Предательство друзей и месть врагов.
Я слышала, как с визгом, воем, лаем
Выходит страх людской из берегов.
Шагает страх по городам и странам,
Двойной спиралью памяти течёт.
Вчерашний трус становится тираном
И новым страхам открывает счёт.
Трус множится, взлелеянный веками,
К царям лояльный, лживый к небесам,
Готовый, если надо, бросить камень
В того, кто не боится думать сам.
Трус — как манкурт — бездушен и послушен,
Ни совести, ни чести, ни идей.
О, страх бесценен! Он тиранам нужен —
Рабов-манкуртов делать из людей,
Чья совесть крепко спит в двухсотых грузах,
Чью задницу лелеет голова.
Все тирании держатся на трусах,
Готовых предавать и убивать.
Я видела, как страх стирает лица,
И как он рубит головы сплеча.
Ни думать не способны, ни молиться
Слепые жертвы страха-палача.
Одетые в кровавые рубахи,
Уходят души их в небытие.
Все тирании держатся на страхе.
А страх — на жажде власти и вранье.