Под ногами гололёд, гололёд.
Не земное тяготенье — полёт.
Шаг — и едешь, и летишь по земле.
Не судьба дождю царить в феврале.
А ведь был он, дождь с грозою ночной,
Бился в окна и шептался со мной.
Утром тучи растворились в дали.
Мы по лужам в бликах солнечных шли,
Шли и жмурились от долгого сна,
И, казалось, наступила весна.
Свечерело, гололёд на земле.
Не судьба весне царить в феврале.
Что-то измельчали новые герои —
Галстук да пиджак.
К пропасти шагают с песнями и строем,
Под хвостом — возжа.
Это ж больно видеть, как им тошно, братцы —
Плачут, а е…ут [идут]!
Ради дел нечистых, чтобы не мараться,
Верных подождут.
Тех, кто будет гнуться, да в ногах валяться,
В страхе, не в любви,
По колено в нефти, по пояс в инфляции,
По горло в крови.
Седло мне не в радость, други,
Мне с ним тяжело бежать.
Без сбруи да без подпруги
Куда веселей дышать.
Я умный, весёлый, вольный,
Но, лишь отвлекусь слегка,
Вонзаются шпоры больно
В живые мои бока.
Ах, боли не замечая,
Я рысью бегу легко,
В который уж раз прощая
Неласковых седоков.
Я трепетный, гордый, страстный.
Мне снится жизнь в табуне.
Я в тысячу раз прекрасней
Всех тех, кто сидел на мне.
Хрустящий картофель, бокал пивка.
Черно за окном, там мороз и ветер.
Работа — не жизнь, а жизнь коротка.
Улыбкой чужой телевизор светит.
Чужою печалью болит душа.
Чужими мыслями, белым шумом
Проходит время, едва дыша
В затылок нищим и толстосумам.
А мне бы забраться в пустой вагон
Старинного поезда в дальнем штате.
Гудок паровоза, как долгий стон,
Затихнет. И поезд пойдёт, покатит…
И буду я долго смотреть в окно
На жёлтые прерии и на горы,
И будет мне в общем-то всё равно,
Что поезд мой медленный, а не скорый.
Заплачу в подушку под стук колёс,
Пытаясь забыть о покинутом друге,
И встречу утро, уже без слёз,
Чтоб зачекиниться в Чаттануге.
Ты знаешь, есть мир на свете,
Где все мы немножко дети,
Где доброе солнце светит,
Где так зелена трава!
Там песни твои звучали,
Там путь твой всегда в начале,
Там тают, как дым, печали,
Там мыслям сродни слова.
Там книг шелестят страницы,
Там тайна души хранится,
Там вечность порою снится,
Выходит из берегов,
Там сердце готово к бурям,
Но нет ни границ, ни тюрем,
И мы трубку мира курим,
Прощая своих врагов.
Там верят слезам и бедам,
Там кутают тёплым пледом,
Никто там тобой не предан,
Надёжно пожатье рук.
Тот мир бесконечно разный,
Но нет в нём ни войн, ни казней.
Он праздничный, но не праздный…
Твой внутренний мир, мой друг.
Из окна безнадёгой веет.
Слякоть мёрзлая под ногами.
Нефть и рубль вовсю дешевеют,
И извечный тупик с деньгами.
Отчего же, скажи на милость,
Мне так весело в этот вечер,
Словно жизнь моя изменилась,
Словно радость летит навстречу?
Знаю, утром проснусь я новой,
Молодой, окрылённой сильной,
Прошепчу заветное слово,
Небо серое станет синим.
Чёрным льдом заросшую душу
Отогреть, отдышать посмею.
Дай мне руку. Прошу, послушай.
Только верь, и я всё сумею.
Бой напольных часов старинных.
Долгожданный пробел в делах.
Запах ёлки и мандаринов.
Свечи множатся в зеркалах.
Опустели в ночи аллеи.
У камина свернулся кот.
В лунном свете снега белеют.
Приближается Новый Год.
Шапку с бубенцами не снимая,
выиграв шутейные бои,
я, к груди ладони прижимая,
кланяюсь вам, зрители мои.
С цирковой арены, как из плена,
мне не убежать. Ну что же, пусть.
Красный рот с улыбкой Гуинплена
утаит непрошенную грусть.
Вас за равнодушие прощая,
хохочу, превозмогая боль,
и лицо к трибунам обращаю
белое и горькое, как соль.
Что ни день, то в никуда
убегает, исчезает…
Вифлеемская звезда
В чёрных тучах замерзает.
Осень. Замыкает круг
долгой ночи неизбежность.
Остывает на ветру
нерастраченная нежность.
Чистой девочке-весне
снятся травы луговые…
Прозвоните обо мне,
колокольчики живые.
Ах, до дождиков грибных
бесконечность, бесконечность,
как рукою до луны,
как уснуть и кануть в вечность…
В плену самовлюблённой паранойи,
Ведомые сверхценностью идей,
Начальники, не выбранные мною,
Бесчинствуют над Родиной моей.
Указывают мне пути-дороги,
Решают за меня как жить и быть.
Так неумны и так картинно строги
Бездарные вершители судьбы.
Все ваши клятвы — словно ветер в поле.
Вся ваша суть замешана на лжи.
Назначенные чьей-то злою волей,
Ненужные, мешающие жить,
Вы царствуете, властью упиваясь.
Народ запуган, молчалив и тих…
Страна моя, нагая, чуть живая,
Дрожит в руках насильников своих.
Гигантского лайнера чёрная масса —
Как нож сквозь масло в ночи.
У пассажира третьего класса
Сердце тревожно стучит.
Ему приснилось: уснул смотрящий,
И крепко спит капитан,
Приснилось, что айсберг, в волнах парящий,
Таясь, плывёт сквозь туман.
На палубу выйти, пока не спится,
Вглядеться вперёд, в рассвет…
Ни плеска рыбы, ни ранней птицы
Над гладью безбрежной нет.
Но прямо по курсу, взломав фарватер,
В набравшей силу заре
Блеснул прожектором белый катер…
Нет! — Блик в ледяной горе.
— Эй, просыпайтесь же! Курс опасный!
Жизнь спасайте свою! —
Все пассажиры третьего класса
Выбрались из кают.
Но пассажиры в классах повыше
Вместе с командой спят.
Криков о страшной беде не слышат,
Сладко во сне сопят.
Берег вдали ожидает бриза,
Нет никого у руля.
Не откликаясь на крики снизу,
Спит капитан корабля.
Смертельным курсом, заре навстречу,
Огромный корабль плывёт.
Команда спит. Ход машин безупречен,
И скорость — «полный вперёд».
Эта песня появилась в 2009 году. Мы назвали её «Гимн паллиативной помощи».
Что такое «паллиативная помощь»? Это весь объём мероприятий, направленный на улучшение качества жизни пациента в случае, когда радикальная помощь невозможна. Работа с теми, кто никогда не будет «здоровым человеком» (в нашем понимании) — это тоже паллиативная помощь.
Думаю, мой друг Марк Вайсман, которому принадлежала идея создания этого гимна, поддержит моё намерение опубликовать его здесь.
Мы поём свой гимн на мелодию Криса Кельми «Замыкая круг». Пойте с нами!
Если понял ты однажды,
Что тепла достоин каждый,
Осознал, как дорог каждый час,
Если ты нашёл призванье
В облегчении страданья,
Это значит, ты – один из нас!
Привыкая к этой роли,
Защищая мир от боли,
Для начала главное пойми:
В нашем деле слишком мало
Быть лишь профессионалом.
Нам куда важнее — быть людьми.
Будет добрым путь,
Если сможет кто-нибудь
В твоё сердце заглянуть
И руку протянуть.
Этот мир жесток,
Но надежда даст росток,
И исчезнут страх и боль, —
Мы рядом, мы с тобой.
Чтобы быть, а не казаться,
Не ищи импровизаций,
Выбирай простой и ясный путь.
Соблюдай законы чести,
Будь всегда с командой вместе,
Чтоб с пути прямого не свернуть.
Будет добрым путь,
Если сможет кто-нибудь
В твоё сердце заглянуть
И руку протянуть.
Этот мир жесток,
Но надежда даст росток,
И исчезнут страх и боль, —
Мы рядом, мы с тобой.
В вечных поисках решений,
В море слёз и утешений
Тонет смысл надежды и любви.
Если сил осталось мало,
И душа твоя устала,
Ты на помощь веру призови.
Будет добрым путь,
Если сможет кто-нибудь
В твоё сердце заглянуть
И руку протянуть.
Этот мир жесток,
Но надежда даст росток,
И исчезнут страх и боль, —
Мы рядом, мы с тобой.
Наша цель совсем простая:
Сделать так, что боль растает,
Страх и одиночество уйдут.
Каждый день идём по краю
И горим, не выгорая,
Ради тех, что верят в нас и ждут.
Будет добрым путь,
Если сможет кто-нибудь
В твоё сердце заглянуть
И руку протянуть.
Этот мир жесток,
Но надежда даст росток,
И исчезнут страх и боль, —
Мы рядом, мы с тобой. 
http://muzofon.com/search/Замыкая%20круг%20МИНУС
Не всяк талантлив, кто снискал большой успех.
Не всяк достоин, кто забрался выше всех.
Не всяк идеен, кто встаёт под сень знамён.
Не всяк молчащий независим и умён.
Температура нулевая.
Ноябрьского шоссе стрела.
Пыль бьётся снежно-дождевая
О стёкла и о зеркала.
Опять, простившись с дорогими,
Я одинока и слаба…
Извечно-русское предзимье…
Как настроенье. Как судьба.
Себя считал он демоном великим,
Непонятым, гонимым духом зла.
Он лгал, чтобы казаться многоликим,
Верша свои недобрые дела.
Служил тельцу златому, не отчизне,
Вершил вокруг жестокий беспредел
И, оседлавши ветку древа жизни,
Пилил её, хоть сам на ней сидел.
Он гордо превознёсся над другими,
Он по своим законам нас учил,
Распоряжался жизнями людскими,
Как будто это право получил.
Но вот щелчок кнута раздался сверху,
И, хвост поджав, герой наш в щель полез.
Мнил демоном себя, а на поверку —
Всего лишь, оказался мелкий бес.
Протягиваю руки. Снова, снова…
Я верю делу. Я не верю слову.
Но сколько не пытаюсь, не могу я
Себя заставить жизнь прожить другую,
Где предавать любимых невозможно,
Где все друзья, как я сама, надёжны,
Где сказанное сделанного стоит,
Где человек доверия достоин.
Мне хочется, чтоб так оно и было,
Чтоб верила не зря, не зря любила.
И чью-то ложь, как правду, вновь беру я…
А Салтыков-Щедрин шепнёт: «Воруют…»
Детство машет ладошкой…
Зимой, на заре
парни мучили кошку
в соседнем дворе…
Так орала она, что
бегом я — туда.
Было страшно —
подростков хмельная орда
поджигала ей шерсть,
и несчастный зверёк
рвался, дёргался весь,
гнулся вдоль-поперёк.
Запах шерсти палёной,
хохочущий круг
и заснеженных клёнов
молчанье вокруг…
Мне лет восемь, наверно…
Одна, против всех,
налетела… На серый
истоптанный снег
кошка с криком упала
и бросилась прочь,
и в сугробах пропала.
Меня, свою дочь,
не узнали родители:
кровь… вся в снегу.
А соседи всё видели.
Но ни гу-гу…
Папа нос вытирал мой
распухший, в крови:
«Что, сражалась за правду?
Вот так и живи!»
Приходи на площадь. Я приду
завтра. Ты вставай со мною рядом.
Интернет волшебным шелкопрядом
на удачу или на беду
нас связал. Не разорвутся нити.
Много нас, повязанных судьбой.
Главное — не бойся, я с тобой!
Главное, родные, вы поймите:
Нам единый шанс на завтра дан.
Это край. Последний. Чрезвычайный.
Все ассоциации — случайны:
«площадь» по-украински — «майдан».
Взрывали Храм. Взрывали на заре.
По-над Москвой-рекой гремело славно!
На страх и радость местной детворе,
Воспитанной уже не православно.
Ободраны, чернели купола,
Стояла пыль столбом, дрожали стены…
Храм умирал. Вся суть его была
Поругана, разломана и тленна.
Моя бабуля в беленьком платке —
Молодушка с сынишкой семилетним,
Моим отцом, смотрела, как в реке
Храм отражался образом последним,
И падал, как в замедленном кино,
С тяжёлым «Ах!», как с выдохом-рыданьем.
И верила толпа — так суждено,
Так надобно, во имя созиданья —
На этом месте будет «новый храм»,
И назовут его Дворец Советов.
Сквозь грохот взрывов слабое «ура»
Дрожало в тучах мрачного рассвета…
Моя бабуля краешком платка
Слезу смахнула, чтобы сын не видел.
Вдруг чья-то осторожная рука
её коснулась: «Кто тебя обидел?»
Бабуля оглянулась, чуть дыша, —
За нею незнакомка оказалась,
Вся в чёрном. «Кто ты?» — «Я его душа.
Разрушен он, но я жива осталась.
Знай, помни, здесь никто не возведёт
Дворец ли, дом ли, прочее ль строенье.
Земля под всяким камнем поплывёт,
Покуда не свершится искупленье.
Ты не дождёшься, но увидит он —
И женщина на мальчика взглянула —
Как этот Храм под колокольный звон
Из пепла возродится!» Чуть кивнула
И растворилась вдруг в туманной мгле,
С бабулею обнявшись, как с сестрою.
Да, ничего на проклятой земле
Вандалы так и не смогли построить.
А годы мчались. Мне по вечерам
Бабуля сказки долгие вещала
И говорила: «Будет новый Храм.
Его душа мне это обещала.»
Бабуле я не верила тогда.
Но правда через годы поразила —
Москвы-реки зеркальная вода,
Вновь купола златые отразила!
Им бы выучить урок пора,
Но не слушают, увы.
Заигрались дети «в доктора»,
Как когда-то мы и вы.
Все вы с виду стали взрослыми —
Возмужали, подросли,
Только с детскими вопросами
Разобраться не смогли.
Инженеры-математики
Сдали в сроки чертежи.
Ваши храбрые солдатики
Бьют солдатиков чужих.
Реформатор… Перестроечник…
Много вас… И грустно мне,
Что сидит игрок и троечник
Как на троне, на стране.
Заигравшиеся мальчики
Рубят головы сплеча.
За ошибки ваших пальчиков
Нам придётся отвечать.
Мир бессмысленно калечите…
Страстно точите ножи…
Что ж вы нас, здоровых, лечите?
Отпустите. Дайте жить.