С дивана встать —
Не значит встать с колен.
Ошибки, со слезами вперемешку,
Не принесут желанных перемен.
Лишь опыта усталую усмешку
Мы замечаем на лице друзей,
А на лице врагов — следы похмелья.
Наш старый мир — извечный Колизей,
Где жаждут только хлеба и веселья.
Храня огонь, задуй свою свечу,
Не трать до срока маленький огарок.
Настанет день, поможешь палачу
Разжечь костёр, чтоб ярок был и жарок.
Равняйся на движение толпы —
Путь долог, а проводники слепы.
Ты всё о смерти…
Понимаешь, смерти нет.
Есть замечательная вечная игра:
Нам суждено среди галактик и планет
Аккумулировать энергию добра —
Дарить и радовать, творить и зеленеть!
Утробу баловать — нелепо и смешно,
Поскольку самую изысканную снедь
Пищеваренье превращает в гуано.
Ты — вечный Лебедь, что летит сквозь Млечный Путь,
Грааль, наполненный межзвёздной пустотой,
Живой ковчег, хранящий праведную суть.
Ты — тёплый дом, впустивший душу на постой.
Настанет день, и снова к выси голубой,
Душа взлетит, оставив яркий след во мгле —
Разрыв во времени, заполненный тобой,
Который жизнью называют на Земле.
Вы не слышите ничего.
Ничего вам давно не надо.
Вы понятие «большинство»
Заменили на сущность «стадо».
Вы привыкли под нос ворчать,
Всё. мол, плохо, кругом болото.
Вам удобнее промолчать,
Чем пытаться исправить что-то.
Всё случилось без вас, само.
Но виновны во всём не вы ли?
Вы пустили во власть дерьмо,
Потому, что свой голос слили.
В ваших генах хранится страх
Молча выживших и послушных.
Вы — великой державы прах —
Популяция равнодушных.
Я обращаюсь к вам, мои друзья,
И к недругам, и к тем, с кем не знакома.
К тем, чьё молчанье — гибель для страны.
Вам кажется, что ничего нельзя
Переменить. И вы сидите дома,
Не понимая, как вы все важны.
Возможно ль так себя не уважать,
Чтоб выбор свой считать пустым и тщетным,
А голос свой брезгливо презирать?
В кармане фигу весело ль держать?
Быть винтиком системы незаметным?
ПОКА ЕСТЬ ВЫБОР, НАДО ВЫБИРАТЬ!
Мутный, тяжёлый взгляд.
Острые колья.
Рифмы мои болят
Вашею болью.
Не уходила в тень
И не молчала.
Осень. Последний день
Перед Началом.
Струйки кровавых слов
Жгучи и едки.
Яства чужих столов —
Ваши объедки.
Птице гнезда не свить
В кроне горящей.
Вас не остановить
Мне, говорящей.
Ваш трёхгрошовый пир
Стоил ли Мекки?
Где-то в гробах квартир
Спят человеки…
Клёны знамён красней.
Целься, Ассунта!
Нет ничего страшней
Русского бунта.
Не умеешь врать?
А пора б…
Не желаешь брать?
Сам дурак.
Веришь всем подряд?
Это зря —
Люди говорят.
Ведьме на костёр —
Подсоби.
Был палач хитёр —
Не убил.
А давай на спор —
Под забор,
Выстрелом в упор.
Мне эту фразу слышать было странно,
Не ясно неокрепшему уму —
«Народ достоин своего тирана».
Теперь я понимаю, почему.
Я чувствовала — вам не пожелаю! —
Предательство друзей и месть врагов.
Я слышала, как с визгом, воем, лаем
Выходит страх людской из берегов.
Шагает страх по городам и странам,
Двойной спиралью памяти течёт.
Вчерашний трус становится тираном
И новым страхам открывает счёт.
Трус множится, взлелеянный веками,
К царям лояльный, лживый к небесам,
Готовый, если надо, бросить камень
В того, кто не боится думать сам.
Трус — как манкурт — бездушен и послушен,
Ни совести, ни чести, ни идей.
О, страх бесценен! Он тиранам нужен —
Рабов-манкуртов делать из людей,
Чья совесть крепко спит в двухсотых грузах,
Чью задницу лелеет голова.
Все тирании держатся на трусах,
Готовых предавать и убивать.
Я видела, как страх стирает лица,
И как он рубит головы сплеча.
Ни думать не способны, ни молиться
Слепые жертвы страха-палача.
Одетые в кровавые рубахи,
Уходят души их в небытие.
Все тирании держатся на страхе.
А страх — на жажде власти и вранье.
Как не плакать мне, живой,
Вечность чувствуя всё ближе,
Над Нью-Йорком и Москвой,
Над Синаем и Парижем?
Не молитву, боль прими,
Ты, скрывавшийся в тумане,
В час расправы над детьми
На Дубровке и в Беслане.
Вездесущий и ничей,
Ты совсем не торопился,
Наблюдая дым печей
В незабвенном Саласпилсе.
Ты, огнём или мечом,
Справедливость насаждая,
Был извечно ни при чём.
Лишь планета молодая
Всё вращалась. А на ней,
Уповая на спасенье,
Гибли люди. Всё жирней
Слой земли под воскресенье.
Мы, наверное, не те.
Наша казнь — свобода воли.
Но и Сына на кресте
Ты не стал спасать от боли.
Не дано мне понимать…
Я ропщу. Ропщу и плачу.
Ты, Отец, прости. Я — мать.
Как мне чувствовать иначе?
Нить судьбы в иголку-жизнь продень.
Мир людей похож на ночь и день:
В ком-то свет, струящийся с небес,
В ком-то тьма, которой правит бес.
А надежда с верой, се ля ви,
Не живут, не дышат без любви.
Как угодно, так и понимай —
То ли Пасха, то ли Первомай.
Апрельский вторник. Путь с работы.
Спит солнце над Москвой-рекой.
А на душе такой покой,
Как будто впереди суббота.
Кто-то садится,
Кто-то взлетает,
Серая птица
В облаке тает,
Ей поделом,
Что нами брюхата,
А под крылом
Родимая хата.
Иллюминатор
Запотевает,
Старенький фатер
Смачно зевает,
Толстый, как кит,
В жакете тирольском.
Дед его спит
Под нашим Подольском.
Птица парит,
И клюв её строгий
В небе торит
Пути и дороги.
Ах, турбулентность,
Вечный мой фобос,
Поливалентность —
Маленький глобус.
Птицу несут
Могучие крылья.
В рыжем лесу
Стоит эскадрилья.
Кто-то взлетает,
Кто-то садится.
Дремлет пустая
Серая птица.
Мне противно воровство,
Кумовство, враньё, разруха,
Но противнее всего
Показуха, показуха.
Вот опять, как наяву,
Взгляд по-детски изумлённый:
Красят жухлую траву
Два солдата в цвет зелёный.
Застелив коврами грязь,
Весь надутый от бахвальства,
Ждёт, как встарь, уездный князь,
Ревизоров и начальство.
Ждёт главврач и командир,
Ждёт прораб и зам. завмага…
Вымыт дочиста сортир,
Есть салфетки, есть бумага.
А назавтра как всегда,
Грязный пол и слесарь пьяный,
Стухла в кулерах вода,
И закончились стаканы.
Всё тяп-ляп, да как-нибудь,
За фасадом та же слякоть.
Показуха — наша суть,
Пыль в глаза, чтоб не заплакать.
Нам с тобою от неё
Ни достатка нет, ни счастья,
Лишь притворство да враньё
Под гербом подобострастья.
Неужели тяжело
Жизнь построить без эрзаца?
Ведь всего-то и делов —
Просто быть, а не казаться.
СЕГОДНЯ, 21-ГО МАРТА, МИР ОТМЕЧАЕТ ДЕНЬ ЛЮДЕЙ С СИНДРОМОМ ДАУНА.
ЭТО СОЛНЕЧНЫЕ ЛЮДИ, ДОБРЫЕ И БЕЗЗАЩИТНЫЕ.
ВСЁ, ЧТО ИМ НУЖНО — ЭТО ЛЮБОВЬ.
Нынче солнце. Его лучи
То ли струны, а то ли нервы…
Знаешь, что это — не молчи! —
Трисомия по двадцать первой?
Отторжения тонкий лёд,
Любопытство в глазах прохожих,
Чёрных мыслей слепой полёт.
Непринятие непохожих…
Непохожий… Он в мир пришёл.
С кем он дальше пойдёт? Куда он?
Знаешь, как это хорошо
Слышать в спину: «Смотри-ка — даун!»?
Знаешь, как это — осознать
Непохожесть свою и странность?
Улыбнуться, слезу прогнать,
Принимая себя, как данность?
Видишь, над колыбелькой мать
Воет, скалится, как волчица,
Не готовая понимать,
Как такое могло случиться.
Как сегодня ей объяснить
И уже объяснять пора ли? —
Это солнце соткало нить
Нестандартной двойной спирали.
Обладатель раскосых глаз,
Кротких, добрых невыносимо,
Никогда б не отдал приказ
Сбросить бомбу на Хиросиму.
Полюби его мягкий свет,
Приоткрой ему жизни дверцу,
И любовь полыхнёт в ответ
В нестандартном с рожденья сердце.
Разговоры, бренчанье гитары,
Ледяное касание рук…
Электрические самовары,
До чего же вас много вокруг!
Вас всё больше, мои дорогие,
Тех, кто предал, и продал, и сдал.
Все мы прежние. Все мы другие.
А Жванецкий-то предупреждал…
Март. Равноденствие. Снежно и солнечно. Нежным
Кажется город: деревья, машины, дома…
Словно тончайшим, прозрачным платком белоснежным
Машет, с улыбкой, прощаясь с Москвою,
Зима.
Жизнь — праздник! Костёр до рассвета,
Катание под бубенцы,
И ногти черничного цвета,
Похожие на леденцы,
И снежные бабы смешные,
Что лепят детишки мои,
И кухня, где жарю блины я
Для нашей огромной семьи.
Напрыгавшись под дудку провиденья,
Ударься об стекло, как об страну,
Ты, созданная для деторожденья,
Начни творить любовь, а не войну.
Глянь в зеркало, как будто бы впервые,
И, вместо отраженья своего,
Узри весь мир, все войны мировые,
И жизнь, и смерть, и всё, и ничего.
Засунь свою московскую прописку
В свои американские штаны,
Стань хиппи, вольнодумной пацифисткой,
Чтоб только в мире не было войны.
Стань птицею, летящей через море,
Стань морем под сверкающим крылом,
Третейским судиёй в извечном споре
Фальшивого добра с чистейшим злом.
Чтоб самой сильной стать, будь самой слабой.
Чтоб наказать злодеев, всех прости.
Не бабочкою будь, не снежной бабой,
Будь женщиной, чтоб этот мир спасти.
На Пушкинской ломают Пирамиду,
Ломают, как палатку, как киоск…
А может, все киоски лишь для виду
Сносили, чтобы этакий колосс,
Под видом очищения столицы,
Был уничтожен. Спи, крещёный мир,
Всё хорошо. Москва — не заграница,
Не дворик Лувра, даже не Каир.
Не храм же разрушают, право слово,
Не древние палаты. Новодел.
А впрочем, разрушать для нас не ново —
Взрывали храмы, а народ глазел.
Пусть варвары от храма Артемиды
Оставили руины — не беда.
Мы, умники, не только пирамиды,
Мы Храм Христа взорвали, это да!
Хам жаждет власти до изнеможенья,
Он рушит мир для блага своего,
Мир-зеркало, в котором отраженье
Бессилия и глупости его.
Не в пирамидах дело и не в храмах,
А в том, что этот шарик голубой
Так просто расколоть при власти хамов,
Которым наплевать на нас с тобой.
Андрею, Верочке, Серёже и многим другим, с любовью и сочувствием…
Двойная жизнь… И вновь звучат слова.
Которые от нас хотят услышать.
Двойная жизнь. Любовь всегда права,
Но голос у любви всё тише, тише…
Двойная жизнь… Преступных клятв вода,
Да обещаний горы золотые,
Да долгая дорога в никуда,
Да суета, да хлопоты пустые.
Колодец без воды, разлом без дна,
Двойная ложь, тяжёлая, сплошная.
А жизнь проходит. Жизнь всего одна…
И ни одной, когда она двойная.
Ищем покоя, инертные, 
Миримся с ложью.
Слёзы, обиды, предъявы,
И всё на бегу.
Люди — они не бессмертные.
Грустно, Серёжа.
Кто-то смирился, а я вот
Никак не могу.