Приходи на площадь. Я приду
завтра. Ты вставай со мною рядом.
Интернет волшебным шелкопрядом
на удачу или на беду
нас связал. Не разорвутся нити.
Много нас, повязанных судьбой.
Главное — не бойся, я с тобой!
Главное, родные, вы поймите:
Нам единый шанс на завтра дан.
Это край. Последний. Чрезвычайный.
Все ассоциации — случайны:
«площадь» по-украински — «майдан».
Он не меньше других Иисуса любил,
Но, из жадности или со страху,
Его предал и продал, по сути — убил,
Обрекая на крестную плаху.
Он себя убеждал — я же прав, я же прав,
Против власти я не становился!
Так он думал сегодня и думал вчера,
А назавтра петлёй удавился.
Он раскаялся в самый последний свой час,
Но размножилось чёртово семя,
И предательство также живёт среди нас,
Как в библейское древнее время.
Вот из средних веков от костров языки
Лижут памяти слабую руку.
Кем вы преданы, ведьмы и еретики?
Кто обрёк вас на смертную муку?
Не гнушайся, дружок, ни сумой, ни тюрьмой,
Не кичись ни страной, ни народом.
В нашей новой истории тридцать седьмой
Стал проклятым предательским годом.
С кем бы соли ни съел ты заветный свой пуд,
Головой не ручайся за друга.
Вспомни чёрный отряд полицаев-иуд,
Продолжение чёртова круга.
Ничего не меняется с ходом времён,
И любовь забывается всуе.
У Иуды сто тысяч различных имён,
Но всё та же цена поцелуя.
Со мною мой Учитель говорил.
Он сердце мне вопросами своими
Терзал… Тот, кто с орлами воспарил,
Летать не сможет с птицами другими.
Учитель мой в глаза мои глядел,
Как будто поменялись мы ролями:
Наставники, ушедшие от дел,
Нам завещают быть учителями.
Его вопросы были так просты
И так сложны, так грустно-безответны…
А он, ко мне сошедший с высоты,
Стоял и ждал. Печальный, слабый, смертный.
Он спрашивал: когда грядёт закат,
Воспоминанья жгут, мечта не манит,
И слаб твой взор, и нет пути назад,
И будущее прячется в тумане,
Не лучше ли, он спрашивал меня,
Отбросив посох, прочь уйти с дороги,
Не дожидаясь завтрашнего дня,
Как нищий, прикорнувший на пороге?
Что толку в жизни, полной суеты,
Где глупость обнуляет бесконечность?
Куда идти, когда сожгли мосты,
Которые ты перекинул в вечность?
Он спрашивал… И я готова для
Него весь мир призвать на свой экзамен.
На нас всю жизнь глядят учителя
Слезящимися мудрыми глазами.
Из прошлого глядят… Издалека…
С надеждой, взором любящим и строгим.
Учитель мой, тверда моя рука.
Пойдём. Я не сверну с твоей дороги.
Через голову день вчерашний
Снять, как свитер, и бросить в угол.
Мне не холодно. И не страшно.
Ты меня не забудешь, Googl?
Если завтра я вдруг исчезну,
И напишут во всех газетах,
Что искать меня бесполезно,
Постарайся не верить в это.
Пусть молчит телефон мобильный,
Пусть добраться ко мне не просто,
Ты ищи. Я могу быть сильной,
Хоть слаба и не вышла ростом.
Сплетен, слухов, вранья пропеллер
Бьёт по жиже в гнилом болоте…
А ко мне прилетал Рокфеллер
В воскресенье на вертолёте.
Говорил, выходи, мол, замуж
За меня — будешь жить, как в сказке.
Я в ответ — нет, куда уж нам уж
Продаваться за ваши ласки,
Вы богатством-то не маните,
Не хочу я такого мужа.
Вы противны мне, извините,
Да и замужем я, к тому же.
А Рокфеллер — ах так? Ну что же,
По-хорошему не согласна,
Мы тогда по-плохому можем —
Позабудешь, что жизнь прекрасна.
Погрозил кулаком косматым
И умчался. А я осталась,
Хохоча и ругаясь матом.
Ты там не был. Такая жалость!
На холодном ветру мурашки
Пробегают по тонкой коже.
Googl, мне страшно. Мне очень страшно.
Не забудь меня, если можешь.
Им бы выучить урок пора,
Но не слушают, увы.
Заигрались дети «в доктора»,
Как когда-то мы и вы.
Все вы с виду стали взрослыми —
Возмужали, подросли,
Только с детскими вопросами
Разобраться не смогли.
Инженеры-математики
Сдали в сроки чертежи.
Ваши храбрые солдатики
Бьют солдатиков чужих.
Реформатор… Перестроечник…
Много вас… И грустно мне,
Что сидит игрок и троечник
Как на троне, на стране.
Заигравшиеся мальчики
Рубят головы сплеча.
За ошибки ваших пальчиков
Нам придётся отвечать.
Мир бессмысленно калечите…
Страстно точите ножи…
Что ж вы нас, здоровых, лечите?
Отпустите. Дайте жить.
Служба кадров. — «Доктор, пройдите!
Вы уволены. Подпишите.
Вот вакансии, поглядите.
Сообщите, что Вы решите.»
Я не первая в этом списке,
И за мною людей немало.
Со спокойствием олимпийским
Я отвечу: «Давно мечтала.»
У начальника взгляд парторга.
Не поймёт он, чему я рада. —
Я пойду в санитары морга.
Это будет мне как награда.
Мы о милостях не просили.
Доработали до итога.
Мы, врачи великой России,
Потеряем в деньгах немного.
Но зато на новой работе
Мы бригадный подряд устроим.
Будут трупы у нас в почёте.
Мы дождёмся своих героев.
Предстоит им юдоль печали.
Позабочусь, без сожаленья,
Чтоб из жопы у них торчали
Эти наши уведомленья!
И не будет ни слёз, ни торга.
И не буду я милосердна.
Всё. Иду в санитары морга.
Говорят, что они бессмертны.
Я плачу о тебе,
Смирившемся рабе.
Эй, что с тобою стало?
Иль плакать не пристало
О том, что где-то есть
Достоинство и честь?
Разбиты те скрижали,
Что нам принадлежали.
Заплакано лицо.
Потеряно кольцо.
Но ты и не заметил,
Что больше нет на свете
Ни ночи и ни дня,
Ни Бога, ни меня,
Ни чудных воскрешений,
Ни будущих свершений…
Нет больше ничего.
Тебя нет самого.
Есть только А и Б,
Припавшие к трубе.
Возможно, мы были мудрее вчера,
А может быть, наоборот.
Мы пели с тобою про старый корабль,
Про новый крутой поворот.
Мы синюю птицу ловили свою,
Шагали по жизни смеясь,
И дети мои те же песни поют,
Что пела когда-то им я.
Есть песни, которые стали судьбой.
Забыть их — себя же предать.
Без песен твоих мы не будем собой,
Нас ждёт поворот в никуда.
Теперь убеждаюсь я день ото дня,
Порою не веря глазам:
Предвидел ты больше, чем можно понять.
Ты всё в своих песнях сказал.
Ты знал, что под флагом великих идей
Враньё распыляют легко,
Чтоб марионеток создать из людей —
Солдатиков и дураков.
За ниточки дёрнул хозяин, и вот
Беснуются куклы, кричат.
Азартен безумный игрок-кукловод,
С бесстрастным лицом палача.
Чего же ты медлишь? Гитару бери,
Её над толпой подними,
И правду, как песню, стране подари,
Чтоб куклы очнулись людьми.
Предсказуемо печально —
Как бывало уж не раз, —
Завтра вызовет начальник
И преступный даст приказ.
Но найдёте вы едва ли
Возражения слова —
Столько раз ему кивали,
Что привыкла голова.
Глядя в пол, согнув колени,
Молча, не в ладу с собой,
Побредут завотделений,
Как бараны на убой.
Оправдают ожиданья,
Не ответят «не хочу»,
Отследят голосованье
И доложат главврачу.
Выполняются задачи,
продолжается враньё…
А душа кричит и плачет.
Но не слушают её.
Как хорошо поумничать слегка
о том, что никогда не станет ближе,
судить-рядить, вещать издалека,
откуда-нибудь, скажем, из Парижа.
Давать оценки, клеить ярлыки,
на свежих селфи выглядеть отменно,
твердить, что миром правят дураки,
мы справились бы лучше, несомненно.
Не наша кровь течёт из свежих ран,
не мы лежим в траве, от боли воя.
Мы — геймеры. Мы, глядя на экран,
реальность не считаем таковою.
Ах, грешным делом, я люблю сама
учить других. Мол, знаю и умею…
Нам всем присуще горе от ума —
самооценка сетевых пигмеев.
Легко, вдали от шума и толпы,
у монитора, накачавшись пивом,
крушить краеугольные столпы
чужих основ, и выглядеть красиво.
Как просто быть судьёй чужой любви,
Беду чужую разводить руками,
Уверенно, не пачкаясь в крови,
размахивать чужими кулаками.
Как здорово, за деньги или без,
чужие мысли принимать и позы,
с толпой наивной проводить ликбез,
ей разъясняя мнимые угрозы.
Вершить судьбу семьи или страны
Так весело издалека порою…
А может быть, мы просто не должны
Чужую жизнь считать своей игрою?
Тает август. И мне
Скучно думать об этом.
Призрак осени входит в пустой кабинет.
Он бредёт по стране,
Где врачам и поэтам
Ни зимою, ни летом спокойствия нет.
Убывающий день
В холодеющем небе…
Пахнет мёдом и яблоком утренний дождь.
Всё круги на воде.
Всё заботы о хлебе,
Что так труден и горек, когда не крадёшь.
Что же ты загрустил,
Мой непризнанный гений?
Иль под дудку чужую не сладко плясать?
Ты себя не простил,
Ты мне плачешь в колени.
Дождь, как очередь в спину, нам шлют небеса.
Где тюрьма, где сума,
Что нас всех ожидает?
Чем оплатим безумство жестоких затей?
И Россия сама
Безутешно рыдает,
Как беспутная мать на могиле детей.
Были вы в дружной семье — уроды,
Так решили.
Чёрную метку «врагов народа»
к вам пришили.
Не сомневались, не колебались —
дел навалом.
Позже раскаялись — ошибались.
Что ж, бывало…
Будут цветы вам и монументы,
и награды.
Только ни денег, ни документов
Там не надо.
Жаль, что не слышите вы, как славят
вас сегодня
Те, кто огнём под котлами правит
в преисподней.
Вашей дорогой идут прямою
гордо, смело
Те, кто вчера полоскал в помоях
ваше дело.
С вашими мыслями непростыми
вышел сборник,
И объявили вас всех святыми
В прошлый вторник.
Дети на праздник несут портреты —
всем вам слава!
Только не видите вы всё это.
Жалко, право.
Лишь обесчестив и обескровив
вас усердно,
Родина вспомнит своих героев.
Но посмертно.
Спасибо, родная держава!
Сегодня я знаю: не зря
Горланили дружно мы «Слава
Героям страны октября!»
Шагали отрядами в ногу,
Кричали «Салют Ильичу!»
Нет, братцы, на эту дорогу
Я больше ступать не хочу.
Агитки, знамёна, плакаты,
Зовущая «Родина-мать»…
Ах, как нас дурили, ребята!
Но что мы могли понимать?
Мы верили честно и чисто
В великое знамя идей,
Мы думали, что коммунисты
Достойнее прочих людей.
Наивные, мы нахлебались
Такого дерьма и вранья…
Иные ещё колебались,
Но чётко усвоила я:
Не верить, не верить, не верить
Красивым и громким словам,
По фактам события мерить,
Не врать ни себе и ни вам.
Кто видел, запомнит надолго.
Взгляд родины, перед концом,
С оскалом голодного волка,
А не с материнским лицом.
Убиты «девятые роты».
Но вновь на смертельный маршрут
Вступают ура-патриоты
И «Слава героям!» орут.
Им кажется, слаще конфеты
Героями стать на войне.
От лозунгов иммунитета
У юных пока ещё нет.
Наивная губит отвага,
Посмертный не греет успех.
Не важен цвет вашего флага.
Цвет крови единый у всех.
А кони троянские скачут…
А избы от взрывов горят…
А дети от ужаса плачут…
И всё это зря… Зря.
Не попрекай меня, дурак, швейцарским сыром.
Мне жаль не сыра. Это было бы смешно.
Но нас подвесили промеж войной и миром,
И мы болтаемся, как в проруби г…но.
Всё аплодируешь? А где-то бомбы рвутся…
Ты потонул в патриотическом «ура».
Чем туже гайки, тем скорей болты сорвутся.
Тогда накушаешься досыта, дурак.
Говори, командор. Поведай,
Был ли бой.
Ты пришёл к нам не за победой —
За собой.
Вот об этом теперь, будь ласков,
Расскажи.
Все слова твои — это сказка?
Миражи?
Все красивые обещанья —
Пыль и прах,
И не золото, нет, молчанье, —
Просто страх.
Мы-то верили, идиоты,
Эх, мечты! —
Что нас выведешь из болота
Только ты.
Кто солдат защитит собою? —
Командор!
Но умчался ты с поля боя
За забор.
Наша честь — она не твоя ли? —
Вместе шли.
За ценой бы не постояли
И спасли.
Только ты понимал едва ли,
вот беда,
Что тебя мы не предавали
Никогда.
Ты же, рухнувший на колени,
В трудный час,
Малодушно, без сожалений
Продал нас.
Никому не сказав ни слова,
Втихаря.
Ты не видишь пути иного?
Очень зря.
Где друзья твои, ты не понял,
Где враги.
Что ж, седлай боевого пони
И — беги!
Гигантской рыбой, уже неживою,
Лодка на дне уснула.
Скажет властитель, с усмешкой кривою:
«Что с лодкой? Она утонула».
И вздрогнет мир, уловив предвестники
Нового, страшного риска.
Из небытия капитан Колесников
Нам передал записку.
Краткие строчки за сердце трогают.
Меркнет надежды свет.
«… Темно писать, но наощупь попробую.
Шансов, похоже, нет.»
«Будем надеяться, что хоть кто-нибудь…»
Из плена подводного ада
Он пишет нам всем, кто сегодня тонет:
«Отчаиваться не надо.»
Вам, оппоненты ярые, пишу.
Не для того, чтоб нам договориться.
Пока я мыслю, говорю, дышу
наш спор неоднократно повторится.
Вы будете давить меня и гнуть.
Нас душит антипатия друг к другу.
Но — если завтра буду я тонуть,
вы первыми протянете мне руку.
Забыв о распрях и не помня зла,
спасёте и делами, и словами.
И я самой собой бы не была,
когда б иначе поступила с вами.
В нас дремлют силы посильней вражды,
что, на поверхность всплыв, нас разобщает.
А значит, нам не надо ждать беды,
чтобы понять: любовь всегда прощает.
На старом фото 
толпа парней,
Девятый класс
иль десятый.
Дела весёлых
минувших дней.
Год, скажем,
семидесятый.
Один пацан,
с ним не дружит никто,
Глядит исподлобья
уныло,
В нелепых ботах
и полупальто…
Ах, как давно
это было!
Того паренька
никто не любил,
Что ж, так бывает
порою.
Дразнил его кто-то,
а кто-то бил,
Терзал
жестокой игрою.
Мальчишка вырос
давным-давно,
Он стал теперь
генералом,
И мести своей драгоценной
вино
Разлил по многим
бокалам…
Месть — самая твёрдая
из валют,
Сквозь время
растёт свободно.
Она — одно
из немногих блюд,
Что важно подать
холодным.
О чём мечталось,
то и сбылось.
Однажды спящий
проснётся.
Возможно,
детская чья-то злость
Недетской местью
вернётся.
Ах, как ещё вчера Земля была красива!
Ах, как её крушит снарядов круговерть.
Земля моя болит фурункулами взрывов.
И ненависти гной, несёт с собою смерть.
Прости меня, прости, что мы такими стали.
Не надо звёздных карт. В глазах моих прочти.
Нет я не говорю, что твой прогноз фатален,
Но мы почти в конце короткого пути.
Уходим в никуда, от знаний изнывая,
Страницы рвём из книг, чтоб сжечь и позабыть.
За Первой Мировой — Вторая Мировая,
А Третьей никогда в учебниках не быть…
Сражаться? 
С кем?
С нелепым ветряком,
вращающим руками неживыми?
С манкуртами и зомби,
что живут, послушные
чужой, недоброй воле?
А смысл
сражаться с ними?
Дон Кихот
не сделал лучше мир
ни на минуту,
лишь породил таких же
«донкихотов»,
кидающихся на пустую цель
и гибнущих под хохот
кукловодов
невидимых.
Не лучше ли смириться
со злом, как с неизбежностью?
Признать,
что мир жесток,
стабилен, монолитен,
и никогда
не может изменён быть
человеком.
«Быть или не быть?
Вот в чём вопрос.»